Владимир Андреев - Родной ребенок. Такие разные братья

— Верно, дорогой Мумба. Но счастье никогда не бывает всеобъемлющим. Как бы тебе это сказать… — Джавар вздрогнул от неожиданности: машина вильнула, пропуская стадо буйволов, которое галопом пронеслось мимо них с оглушительным топотом, расталкивая и сминая попадающихся им на пути газелей.

— Недалеко находится илистое озерцо. Видимо, там они и отлеживаются, — заметил водитель.

— Да, шерсти у буйволов маловато, и, чтобы уберечься хоть немного от слепней и оводов, они старательно вымазываются грязью, — дополнил замечание водителя Джавар. Вообще-то он сочувствовал любой живой твари на земле. Трудно всем жить и выживать, давать потомство и растить его. И снова ему вспомнился Ананд.

«Завтра же позвоню! Письмо и фотографию он уже, видимо, получил», — думал Джавар.

— Хозяин, так почему оно не бывает полным, это счастье? — возобновил прерванный буйволами разговор африканский Аполлон по имени Мумба.

— Видишь ли, счастье не может быть всеобъемлющим… пока. В будущем — не знаю. Оно предусматривает обязательное самоограничение. Например, как ты можешь быть счастлив, если кто-то из твоего племени страдает, болеет, умирает в нищете? Поэтому всеобщее счастье — это пока мечта человечества.

— А когда наши племена: скотоводы, кочевники и охотники, — жили своими законами, у нас было «всеобщее», как вы выразились, полное счастье. Пока не было европейцев.

— Да, никто не заставлял Адама есть яблоко добра и зла. Съел он это яблоко — и потерял рай. Счастье — это когда твое сознание, твои дела и обстоятельства согласованны, но обязательно в определенном круге, замкнутом, не выходящим за мир локальный. Стоит выйти в мир, «лежащий во зле», — и прощай твое счастье, Мумба! Вот пока мы здесь втроем в природе, среди нее, и она, ожившая в нас, соединилась с окружающим, мы счастливы все трое и любим друг друга, отсюда счастье — любовь, брат мой Мумба!

— Я — твой «брат»? — мягко улыбнулся Мумба.

— Конечно. Все люди братья перед Богом. И тогда, когда они счастливы, они чувствуют Бога в себе и любят друг друга, ибо Бог един, Мумба.

Вдали, пылая в закатных лучах солнца, высилась гора Кения, или Белая гора. Ее снежная вершина ослепительно сияла на фоне голубого неба.

— Останови, пожалуйста, на минуту, Джойс, — попросил шофера Джавар, — полюбуемся!

— Километров сто будет до горы? — спросил Мумба, задрав голову.

— Конечно, — ответил Джойс и почесал затылок, — красота-то какая!

Несколько минут охотники молчали.

— Когда человек человеку — враг, он никогда не бывает счастлив. Я это знаю, — сказал Мумба.

По нему было видно, что слова его хозяина, его брата и друга, глубоко затронули то потаенное, чего не может осознать и выразить человек.

Машина снова тронулась в путь. Солнце уже закатилось, и лишь Белая гора сияла в его уходящих на другую сторону планеты лучах, только она видела сейчас солнце.

«Джип» с ревом въехал в густую прохладу леса, наполненного криками зверей и птиц. Широкая река Тана неподвижно застыла среди могучих зарослей. На красноватом зеркале воды расходились круги от всплесков бегемотов и крупных рыб.

Охотники разбили брезентовое бунгало и вынесли из машины необходимые для ночлега вещи, ружья и продукты.

Протяжно ухали и фырчали бегемоты, разевая свои огромные пасти. На эти звуки откликались обезьяны, и лес, медленно тонущий в надвигающейся ночи, оглашался их недовольными криками.

Бесшумными тенями вышли из зарослей слоны. Они попили, облили друг друга водой из хоботов, полюбовались собственными отражениями в реке и снова бесшумно скрылись в лесу.

Джавар бросил огромную шкуру зебры на траву и сел на нее, довольно покрякивая.

Мумба приволок огромный бурдюк из шкуры жирафа.

— Да здравствует сафари! Даст Бог удачу!

— У нас три лицензии на отстрел крупных животных: газелей или антилоп, — напомнил Джавар, — смотрите у меня! Не нарушайте правил охоты, — и растянулся на полосатой, мягкой словно ковер, шкуре.

Сумерки мгновенно сменились кромешной тьмой, и над рекой воцарилась тишина. На темном бархате неба появились звезды. Ясно обозначилось созвездие Южного Креста. Сквозь ажурные ветви пальм и баобабов звезды казались яркими елочными украшениями.

Джавар раскурил трубку.

Джойс и Мумба расстелили дастархан и выложили съестные припасы, затем наполнили кружки вином, и все дружно принялись ужинать.

— Джойс и Мумба! — обратился к своим коллегам слегка повеселевший, но все еще задумчивый Джавар. — Что бы вы хотели увидеть здесь, скажем условно, через сотню лет? Лабиринты бетонных строений, ничем не отличающихся от американских «городских джунглей», или…

— Я бы хотел, господин, чтобы в Африке не было нищеты и чтобы наша страна сохранила свое богатство, свою природу, — начал Мумба.

— И чтобы природа вечно была вот такой хотя бы, как сейчас, для наших детей и внуков. Чтобы были слоны, бегемоты, обезьяны, буйволы, тигры, все, все, кому Бог дал жизнь! — вдохновенно подхватил разгоряченный Джойс.

— Все верно! — поддержал их Джавар. А теперь выпьем за это, и давайте ставить сеть. Я хочу ухи, прекрасной африканской похлебки!

С правого берега доносилась песня рыбаков. Горячий ветер из пустыни уносил ее вдаль. Мумба подхватил слова песни, и они вместе с Джойсом спели ее протяжно и с таким проникновением и любовью, словно каждый из них был и певцом, и композитором, и поэтом.

«О Тана! Великая наша река Тана!» — приглушенно доносилось с противоположного берега.

А здесь, рядом, Джойс из племени кикуйю и Мумба из племени масаев — подлинные сыны Африки — пели эту песню так самозабвенно, что у Джавара выступили на глаза слезы от этой песни, похожей на молитву:

Джойс и Мумба дотянули медленно песню и смолкли.

— Пойду, посмотрю сеть, — как ни в чем не бывало сказал Мумба.

Голубое небо Бомбея прорезали высокие белые небоскребы, роскошные беломраморные храмы с яркими стягами наверху.

Недалеко от Красного форта, «Ворот Индии», рядом с прямоугольной высокой гостиницей «Тадж-Махал» с фигурными окнами в мусульманском стиле шла веселая, почти что праздничная торговля товарами на передвижных лотках. Эти пестро украшенные лотки с матерчатыми тентами-навесами были установлены на велосипедных колесах. Высокие худые парни катали их в ритме звучания дюжины барабанов, которое разносилось далеко вокруг. Головы этих парней и барабанщиков были повязаны вместо тюрбанов разноцветными хлопчатобумажными ангочхами — своеобразными шарфами размером с полотенце.