Ким Холден - С..а - любовь (ЛП)

Я начинаю рыдать.

И чем дольше я это делаю, тем злее становлюсь.

Я злюсь на себя. На Лорена. На Шеймуса. На чувства, которые не хочу чувствовать. На тоску, которая вот-вот задушит меня. На беспомощность и одиночество, которые стали моими постоянными спутниками.

Я, черт возьми, злюсь.

И хочу, чтобы все остальные чувствовали себя также.

Глава 36

Не было бы счастья, да несчастье помогло

Шеймус

Настоящее

Иногда я заезжаю в наш старый район. Но никогда не проезжаю мимо дома, в котором жили мы с Мирандой. Я просто катаюсь по округе или заглядываю в библиотеку. Или сижу в парке и наблюдаю за тем, как маленькие ребятишки кормят хлебными крошками птиц. Или захожу в продуктовый магазин и покупаю банку соленых огурчиков.

Сегодня я сделал все вышеперечисленное и почувствовал себя ближе к своим детям. Я так ясно представлял себе их, находясь в знакомом месте, куда мы частенько с ними заглядывали. Сначала я сходил в библиотеку и парк, а потом направился в магазин.

Неожиданно меня остановил чей-то голос.

— Шеймус? Шеймус Макинтайр?

Я повернулся и посмотрел на женщину, которую узнал лишь когда она улыбнулась. Эта улыбка преобразила морщинистое кислое лицо в дружелюбное и милое.

— Джастин, рад тебя видеть. — Джастин много лет была ассистенткой Миранды. Я часто разговаривал с ней, в основном по телефону, потому что это был самый легкий способ передать сообщение для Миранды, когда она была на работе. Джастин была дерзкой и прямолинейной женщиной, наверное потому и долго продержалась на этой должности. Миранда признавала лишь таких же гадюк. Вот только она не смогла разглядеть, что за холодной внешностью скрывалось сердце. Оно не было мягким и любящим, и не привлекало друзей и поклонников; это было честное сердце, которое проявляло заботу выборочно. Иногда резко и жестко, но без дурных намерений. Когда я звонил, она всегда расспрашивала меня о детях. Когда у меня диагностировали рассеянный склероз, она тряслась надо мной, как самая настоящая властная мамочка. В наш последний разговор, на следующий день после того, как Миранда сообщила мне о том, что уходит, Джастин сказала:

— Не было бы счастья, да несчастье помогло. — Я был настолько потрясен новостью Миранды, что не обратил внимания на ее слова, но сейчас неожиданно вспомнил их.

— Я тоже рада тебя видеть, Шеймус. — Джастин по-деловому пожала мне руку и слегка погладила по ладони, чтобы смягчить излишнюю твердость. Мне всегда казалось, что так она пытается установить связь. Ее серьезность не дает ей выражать чувства; она как барьер, отгораживающий ее от людей. Именно поэтому ее поглаживание по ладони особенно ценное. Ведь я знаю, как тяжело ей показывать то, что чувствует сердце. Мне сразу вспомнилось как Фейт упомянула о том, что ее никогда не обнимали в детстве. Может Джастин росла в таких же условиях?

— Как ты держишься? Выглядишь ужасно. Ты что, совсем наплевал на себя? — Вот оно, заботливое сердце и никакого фильтра во всей красе.

Я пожимаю плечами. Я не могу ей врать. Она учует ложь, как гончая.

— Как дети? — покачав головой, продолжает Джастин.

— Они живут в Сиэтле с Мирандой.

Джастин обескуражено смотрит на меня, а потом у нее округляются глаза.

— Что? — Она не просит повторить сказанное; это выражение шока.

— Да, — киваю я. — Она сфабриковала против меня дело и несколько месяцев назад забрала моих детей. С тех пор я ни разу не видел их и лишь изредка разговариваю с ними. — Я тяжело сглатываю, потому что еще ни разу и ни с кем не говорил об этом, не считая самого себя, когда напиваюсь.

— Я никогда не могла понять, почему такой мужчина как ты, сошелся с подобной женщиной.

— Что вы имеете в виду?

Она по-матерински смотрит на меня и отвечает:

— Ты хороший человек. А она нет. Вы как вода и масло — не должны были смешиваться.

— Она подарила мне трех прекрасных детей. — Я не защищаю Миранду, по крайней мере это — правда.

Джастин прикусывает губу и задумчиво смотрит поверх моего плеча. В ее голове крутится что-то важное, но она не решается произнести этого вслух. Когда мы снова встречаемся взглядами, ее рот сжимается в тонкую линию.

— Не мог бы ты дать мне свой адрес, Шеймус?

— Зачем? — недоуменно спрашиваю я.

В ее глазах сквозит твердая решимость и грусть.

— Я хочу написать тебе письмо, — произносит она, как будто это отвечает на все вопросы. Но, не дождавшись от меня ответа, продолжает: — Ты должен кое-что узнать.

Я ничего не понимаю, но внутри уже начинает все скручиваться.

— Расскажите мне, — убеждаю я ее. Мой голос звучит гораздо увереннее, чем я себя чувствую.

Джастин улыбается и удрученно качает головой.

— Я не могу. Может, у меня и каменное сердце, но я знаю, что такое сострадание и жалость. Ты должен узнать об этом в одиночестве, а не перед входом в продуктовый магазин. Ты заслуживаешь этого.

— Расскажите мне, — умоляю я ее.

Она делает глубокий вдох и хмуро смотрит на меня.

— Я не… — Мне кажется, что на этом Джастин и закончит, но она продолжает: — хочу видеть твою реакцию. Я не хочу быть той, кто причинит тебе боль, Шеймус.

— Но вы всего лишь человек, который принесет плохие новости.

— Это не важно. Человек, который приносит плохие новости, всегда поглощает в себя ударную волную эмоций. А я не хочу этого. Прости, Шеймус. Так как насчет адреса?

Я вытаскиваю их кармана чек за бензин и, написав на оборотной стороне адрес, вручаю его Джастин.

Она аккуратно сгибает его пополам и убирает в сумку, а потом протягивает мне руку.

Я принимаю ее пожатие и легкое поглаживание ладони. Я знаю, что это извинение.

— Береги себя, Шеймус. Твои дети должны жить с тобой. Постарайся найти выход. А главное верь.

Я молчу. Я просто не могу ничего сказать. Отпустив мою ладонь, Джастин заходит в магазин. Я слишком плохо себя чувствую, чтобы покупать соленые огурчики, поэтому разворачиваюсь и возвращаюсь в машину.

А потом еду домой и жду письмо, которое должно разбить мне сердце.

Снова.

Глава 37

Спрессованные волокна целлюлозы и плохие намерения

Шеймус

Настоящее

Два дня спустя я стою на коврике и вытаскиваю из почтового ящика рядом с дверью три конверта.

В первом — счет за телефон.

— Следующий, — громко произношу я, будто это каким-то образом уничтожит само существование документа.

Во втором конверте — флаер из китайского ресторана вниз по улице. У меня начинают течь слюнки при виде изображения курицы в кунжутном соусе, но потом я вспоминаю, что их еда на вкус как дерьмо и совершенно неаппетитная.

— Следующий, — говорю я, сглатывая неприятное воспоминание об отвратительной пище, которую мне довелось попробовать несколько недель назад.