Крис Мэнби - Пляжный ресторанчик

Я пообедала с одной коллегой-приятельницей. Она рассказала, что собирается замуж, а я рассказала о Мэри — до ее свадьбы оставалась всего неделя. Мы поболтали о девичниках, я дала телефон стриптизера, которого заказала для Мэри. Он должен был одеться в костюм пожарного. Точнее, раздеться. Вернулась на работу, подсчитала, какова моя поминутная оплата из расчета оклада, зашла в туалет, потом почитала украдкой журнал под столом, вместо того чтобы обзванивать клиентов. И отправилась домой.

В тот день не произошло ничего, что подготовило бы меня к вечернему событию. Хотя, если бы я верила в приметы, я обратила бы внимание на один знак. Тогда, конечно, я не догадывалась, что это было предзнаменование.

Когда я свернула на улицу, где находилась квартирка Ричарда, в которой мы жили, то услышала жалобный крик черного дрозда. Подойдя к дому, я увидела его. Подбитый дрозд лежал под вишневым деревом, на той же стороне дома, куда выходили окна нашей спальни. На него стрелой летела сойка. Не успела я понять, что происходит, как большая птица одним рывком оторвала дрозду голову.

Прежде чем я успела подойти, сойка улетела. От жалости к убитой птичке у меня перехватило дыхание — Ричард однажды сравнил меня с дроздом, он сказал, что я такая же ясноглазая и живая. Но даже это страшное зрелище не насторожило меня. Придя домой, я, как всегда, сделала себе бутерброд и села перед телевизором ждать Ричарда, как будто это была самая обычная пятница. Надо будет рассказать ему, решила я: черный дрозд, убитый сойкой. Какая ужасная смерть для нежного создания. Разве знала я, что на следующее утро пройду мимо тела бедной птички с чемоданами в руках, с чувством, будто это мне оторвали голову?

В тот вечер Ричард вернулся не поздно, с бутылкой вина, купленной по дороге домой. Он налил мне бокал и в ответ на «Как прошел день?» буркнул: «Нормально». Я напомнила, Что на следующей неделе надо купить ему костюм, а то на свадьбу Билла и Мэри пойти будет не в чем. Надо просто заставить себя сходить в магазин. Я пригрозила, что иначе сама отправлюсь в «Маркс энд Спаркс» и куплю твидовый коричневый мешок, не примеряя и не спрашивая его мнения. И вот тут-то он сказал:

— Лиззи, нам надо поговорить.

Три страшных слова «нам надо поговорить».

Считается, что именно этих слов так боятся мужчины, если их произносит женщина. Но за четыре года райской жизни ни один из нас этого ни разу не произнес. И сейчас это почему-то не обещало разговора по душам. Вскоре выяснилось, что Ричарду не так надо было поговорить со мной, как просто хотелось высказаться. Что он и сделал.

Он сказал, что не может представить нас вместе в старости, что думает об этом вот уже несколько месяцев кряду и теперь он наконец понял, что между нами все кончено. Он хочет уйти. Точнее, хочет, чтобы ушла я. Из его квартиры и из его жизни. К тому моменту как он договорил, я уже хватала ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Я не могла дышать, не могла произнести ни слова в ответ. Я даже плакать не могла. А когда ко мне вернулся дар речи, когда я хотела крикнуть, что я не согласна, что я просто не верю ему, он уже заявил, что будет спать в другой комнате, и захлопнул за собой дверь.

На следующее утро я съехала с квартиры. А что мне оставалось? Ричард ясно дал понять, что не хочет ничего обсуждать. Я попыталась сказать ему, что, может, выходные, проведенные порознь, помогут ему передумать? Может, нам стоит попробовать жить раздельно, но зачем же расставаться? «Я понимаю, — сказала я, — что тебе нужно побыть одному, иногда это каждому нужно». Но как только я предложила ему обсудить все на свежую голову, он просто заткнул уши, как ребенок.

Так что вечером я была уже в ста милях от него, я вернулась в Солихалл к родителям. Ремонт в моей комнате делали в последний раз, когда мне было двенадцать лет. Я тупо уставилась в стену с выцветшими обоями времен восьмидесятых и поняла, что не могу дышать. До меня все еще не дошло, что Ричард говорил всерьез. Каждый раз, как звонил телефон — а он звонил постоянно, потому что мама теперь стала координатором дежурств по району, — я была уверена, что это Ричард хочет извиниться и сказать, что все это просто плохая затянувшаяся шутка. Ну если не шутка, то хотя бы просто временная неувязка в наших идеальных отношениях. Все кончено? Не может этого быть. Мы же любим друг друга, разве не так? Мы что-нибудь придумаем!

Теперь, думая о прошлом, я вспомнила, что каждый раз, как я упоминала свадьбу Мэри и Билла, Ричард уходил в себя. Однажды он даже сказал: «Не понимаю, зачем вообще надо жениться в двадцать первом веке?» Может, в этом все дело? Страх женитьбы? Это объясняет, почему он отказывался идти в магазин за костюмом. Ричард просто не хотел идти на свадьбу, чтобы не оказаться следующим, кто должен будет сделать предложение. Это же очевидно!

Мне показалось, что я наконец-то все поняла. Это немного успокоило меня. Всю ночь я думала о том, что, если сказать Ричарду, что вовсе не обязательно идти со мной на свадьбу Мэри и что я не жду от него предложения, тогда он придет в себя и примет меня обратно. Я позвонила ему рано утром. Но в нашей квартире его не оказалось. Тогда я позвонила на мобильный.

— Сейчас пять утра, — проворчал он.

— Где ты? — спросила я. — Я звонила тебе домой.

— Какое это имеет значение? — резко ответил он, как будто защищаясь.

— Никакого, — тут же послушно согласилась я. — Просто… Просто я хотела поговорить с тобой, Ричард. Потому что, боже мой… нельзя же просто взять и вычеркнуть четыре года жизни! Нельзя просто выкинуть меня из квартиры, ничего не объяснив!

— Видимо, нельзя, — недовольно хмыкнул он.

— Знаешь, — начала я, — кажется, я понимаю, почему твои чувства ко мне изменились. Ты не хочешь жениться? Ты не хотел идти на свадьбу к Биллу и Мэри? Ты из-за этого затеял ссору? Но тебя никто не заставляет жениться на мне, я там буду всего лишь подружкой невесты. — И я засмеялась через силу.

Ричард вздохнул.

— Я права?

— Я не хочу говорить об этом сейчас, — сказал он. — Я перезвоню тебе позже.

И повесил трубку.

Он никогда не поступал так раньше. Ричард никогда не вешал трубку, не сказав «до свидания» и «целую». И внезапно до меня дошло, что мне уже не суждено проснуться от этого кошмарного сна в нашей двуспальной постели, что Ричард не погладит меня по голове, успокаивая. Я вдруг осознала, что весь этот ужас происходит на самом деле.

Я положила трубку, пошла в ванную, и меня стало тошнить. Меня просто выворачивало наизнанку, пока ребра не заболели. Потом я заплакала. И плакала до тех пор, пока в иссушенном организме не осталось ни капли жидкости. Когда в половине восьмого мама с папой проснулись, они увидели, что я сплю на полу ванной комнаты, положив голову на унитаз (след от стульчака еще несколько часов не сходил с моей щеки). Но это было лучшее, что случилось со мной за последующие пять дней.