Елена Ларина - Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

ПРОФЕССОР: Да, кстати. Знаете, Тикки, есть такой город — Питер. Он как шкатулка с драгоценностями — но я не перестаю удивляться тому, как он умеет прятать в потайных ящичках главные, неброские свои сокровища. Возможно, не каждый увидит их и оценит по достоинству. Для меня же они бесценны. Есть, например, такое место — Лермонтовский проспект. Там на углу, чуть не доходя до улицы Декабристов, среди невысоких домиков стоит Большая хоральная синагога. Удивительное здание, производящее совершенно грандиозное, предполетное впечатление — легкость и мощь! Плавные линии, ажурная резьба, предельная соразмерность. И все это совершенно незаметно, пока не встанешь лицом к лицу — со всех иных сторон эта жемчужина заслонена маленькими домиками. Колдовство!

ПРОФЕССОР: Или вот, тоже например, есть такой старый, обжитой район — Заневский проспект и его окрестности. Там, среди давно привычных деталей городского пейзажа, среди прочно пустивших корни панельных домиков, незаметно течет маленькая, местами заросшая ивами и камышом речка Оккервиль…

.

ПРОФЕССОР: Что же вы молчите?

ТУУ-ТИККИ: Боюсь потревожить тишину.

ПРОФЕССОР: Это прекрасно! В таком случае я продолжу… Впрочем, продолжать можно бесконечно. Даже окраины этого удивительного города полны очарования — не говоря о пригородах. Поэтому мой вам совет, Тикки: если вам случится побывать в Питере — не покупайте путеводителей и не ходите маршрутами, а закройте глаза, вслушайтесь и ступайте туда, куда позовет вас сердце. Или просто идите наугад.

ТУУ-ТИККИ: Профессор, вы словно прощаетесь. Что это? Быть может, вы уезжаете? Почему тогда не расскажете мне о том заповедном крае, где расстояние становится преградой общению?

ПРОФЕССОР: Уезжаю? Этого никогда не знаешь наверняка. Надеюсь, однако, что еще успею в случае чего послать прощальную весточку.

ТУУ-ТИККИ: Значит, башенка звездочета опустеет…

ПРОФЕССОР: Вам кажется это неправильным?

ТУУ-ТИККИ: Не знаю… Боюсь только, ночи станут беззвездными.

ПРОФЕССОР: Я оставлю фонарик зажженным.

ТУУ-ТИККИ: Не надо. Ему будет страшно одному в темноте.

ПРОФЕССОР: …Тогда мне придется остаться.

ТУУ-ТИККИ: Тогда до встречи.

Не дожидаясь ответа, я отключилась от сети, вскочила, но не смогла сделать ни шагу и, спрятав лицо в ладонях, судорожно разрыдалась. Только сейчас поняла я, как далеко все зашло. Насколько невозможна моя жизнь без Профессора (а значит, и без Бродяги). Мне стало страшно.

И еще… Могло ли быть случайностью, что перечисляя «жемчужины Питера», Профессор упомянул основные места моего обитания Заневский, где я живу, и Лермонтовский, где работаю?

Ох, неправильно я живу! Совсем окопалась в доме, только и общения с внешним миром, что короткие вылазки на работу. А лето между тем не стоит на месте — сегодня последнее августа.

В конце концов, завтра начинается осень.

Итак, прекрасным августовским днем я шла вдоль зеленой, в переливах желтых и красных оттенков улице, предоставив ветру поигрывать причудливо завязанным темно-зеленым шифоновым шарфиком, и чувствовала себя как много лет назад, в незапамятные универские. В воздухе уже заметен тонкий осенний привкус — изысканная, чуть заметная горчинка.

С хлопотами последних дней я совсем перестала смотреть по сторонам, забыла, какое это чудесное время — август, и теперь наслаждалась, глубоко вдыхая и с удовольствием ощущая на лице уже свежий ветер и еще теплое солнце.

Поднимаясь по лестнице, я слегка занервничала. Что за глупости! Я уверенно нажала кнопку звонка.

Послышались шаги, дверь открылась — и я забыла слова, уже готовые слететь с губ. Стоящий в дверях Снегов был настолько не похож на себя, что я едва узнала его. Просторная клетчатая рубашка с закатанными рукавами, видавшие виды джинсы, легкие сандалии. Темные волосы схвачены шнурком. Все это так не соответствовало привычному образу!

Снегов смотрел молча и выжидающе. Что-то еще пряталось в его взгляде, чего я не могла понять. Казалось, он не был удивлен. Наверное, мы довольно долго стояли так. Потом он посторонился, пропуская меня внутрь.

— Здравствуйте.

Опомнившись, я наконец пробормотала что-то вроде «Добрый день!» и вошла.

Снегов провел меня в комнату. Ремонт приближался к концу, но повсюду были следы побелки и мусор. Неповторимая смесь запахов и гулкость шагов создавали легкое ощущение ирреальности.

Положив широкую перепачканную кисть на стремянку, Снегов неспешно вытер руки полуистертой ветошкой и, прислонившись к стене, посмотрел на меня.

Он не интересовался целью моего визита, не задавал вопросов и вообще вел себя так, будто впереди у него безмятежная вечность, и мое присутствие нисколько не нарушает царящего равновесия — просто смотрел, спокойно, как смотрят в облака или на бегущую воду. Голова слегка кружилась (наверно, от запахов). Чувствуя себя неуютно, я сбивчиво заговорила:

— Я вот… Рюрик… Вениаминович, решила зайти… Посмотреть, как у вас тут дела… идут.

— Потихоньку.

Ощущая зыбкость окружающего мира, я попыталась нащупать разбегающиеся слова. Мысли путались.

— Вижу, у вас все идет к завершению… А с виду тут ничего… светло. — Я умоляюще посмотрела на Снегова, надеясь, что он подхватит ускользающую нить разговора… Если, конечно, это можно назвать разговором.

— В самом деле… — Казалось, он заговорил для того лишь, чтобы моя последняя фраза не повисла в воздухе.

Одежда его слегка припорошена, а по щеке от виска тянулся меловой след. Я глаз не могла отвести от этого следа — куда бы ни смотрела, взгляд каждый раз возвращался, натыкаясь на загорелую кожу, отчетливо проступающую сквозь неровные белые полоски.

— Вот только душновато немного… — Слов отчаянно не хватало. — Вы бы, может, окно…

Встретив его взгляд, я замолчала на полуслове.

— Форточка открыта… — отделяясь от стены, тихо сказал Снегов. И сделал шаг в мою сторону.

Дышать стало нечем — может быть, поэтому я качнулась ему навстречу… Ткань мира рвалась и заворачивалась вокруг нас воронкой. Единственной точкой опоры в колеблющемся и плывущем мироздании были руки Снегова на моих плечах. Его глаза были совсем близко — темные и абсолютно бездонные.

Губы его дрогнули, словно он хотел то ли что-то сказать, то ли улыбнуться, то ли…

— Рюшик! — раздалось из коридора.

Кассандра Антониновна?

Меня обдало плеснувшей от него тяжелой яростью. Он прикрыл глаза, медленно, через силу отпустил меня и обернулся на голос. Раздался скрип коляски. Оказавшись заслоненной, я успела собраться и сделала шаг в сторону.

— Ну, как вижу, все у вас здесь в порядке, — выходя из прикрытия, решительно заговорила я, не давая Кассандре Антониновне и рта раскрыть. — Надеюсь, на той неделе работу можно будет считать законченной. Здравствуйте, Кассандра Антониновна! — Я кивнула онемевшей матери Снегова и наконец подняла глаза на него самого. — Что ж, всего хорошего, Рюрик Вениаминович, рада была видеть вас, Кассандра Антониновна.