Ольга Горовая - Тетрада Величко

Поставил перед Кристиной на стол небольшой бокал и щедро плеснул на две трети.

— Давай, Кристя. Выпей, солнце, — подвинул к ней по столешнице.

Роман не был убежден, судя по виду. Но и не спорил больше.

Кристина же, не обращая внимания на бывшего мужа, на шаг приблизилась к столу. Протянула руку к бокалу. Она тоже помнила тот срыв, про который Рус упомянул. И от этих воспоминаний только паршивей стало. Еще больше давления изнутри. Как надтреснутая плотина, на которую сотни тонн воды давят, грозя разрушить все до основания.

Только и заставить себя взять, глотнуть коньяк — не могла. Что-то в голове словно не пускало, останавливало. Так и замерла, с занесенной над бокалом рукой, покачиваясь от того, что непроизвольно перекатывалась с носка на пятку. Неконтролируемые, навязчивые движения, выдающие начало потери контроля над собой.

— Давай, солнце, — Руслан сам подвинул к ней коньяк еще ближе и сомкнул пальцы Кристины на бокале. — Как лекарство. Быстро и не думая.

Он во многом был прав, наверное. Это стряхнуло бы напряжение, ослабило чертов, уже почти патологический контроль, позволив дать выход напряжению. Да хоть разреветься! Кристина понимала, что ей не помешает: от одной мысли о том, что где-то на первом этаже, в морге сейчас лежало тело ее матери — всю Кристину начинало подбрасывать.

А глаза сухие до рези. И горло жжет.

Но и алкоголь что-то не пускало пить…

Вспомнила.

Они не предохранялись все это время. Оба же детей хотели. И хоть пока не было ни одного признака или симптома, но мало ли? А вдруг беременна? Куда тут коньяк…

Кузьма! Вот кто ей был нужен! Так привыкла справляться все эти годы с болью и сложностью без него… Еще глубже в себя заталкивать нужду в самом любимом. А сейчас вдруг бахнуло по голове, что не писала больше, не звонила. А ведь может! Должна позвать его! Он ей нужен!

Пульс барабанил в висках. Дикая головная боль ниоткуда. Словно выстрел в голову. И разрывает теперь. Изнутри давит на глаза. В голос орать от этой боли хочется. Но Кристина не позволяет своим легким, горлу, выплеснуть хоть часть. Сама не знает почему. Не привыкла…

Слишком большое напряжение подавить старается.

— Не могу, Рус! — почти простонала она, высвободив трясущуюся руку из его хватки. — Не могу! Мне позвонить надо…

Карецкий понял, когда она еще не договорила.

— Он едет уже, Кристя. Я написал… Давай, хоть глоток…

И, словно чувствуя, что ситуация на надломе, именно в этот момент Кузьма буквально ворвался в кабинет, толчком распахнув двери. На секунду застыл, оценивая ситуацию с порога. Напряженный, сумрачный. По глазам видела, что и ему больно до жути. А еще — явно ожидающий худшего от нее. Перепуганный настолько, насколько это понятие в принципе к данному мужчине можно было применить. Осмотрел с ног до головы. Глянул на бокал на столе. Почернел лицом еще больше. И тут же двинулся к ней.

Карецкий моментом отошел, даже не пытаясь ничего говорить. Еще и Романа в сторону оттащил, когда тот попытался что-то заметить, видимо, не разобравшись: кто это и зачем пришел.

Кристину же это не задевало. Ее уже по-настоящему затрясло. Так, что тремор стал виден. Словно мелкие судороги. Не могла вернуть себе власть над телом. Даже голова подергиваться начала. Словно его появление что-то изменило. Надломило, расширив ту трещину в плотине, которая и так вот-вот грозила рухнуть, погребая сам разум Кристины под собой.

— Кузьма…. Родной… Мама… — даже не простонала, сипло прохрипела это все, вцепившись в стол.

Ноги подвели.

Кузьма оказался рядом в считанные мгновения. Обхватил руками, словно оковами. Прижал к себе так, что Кристина уткнулась лицом в его грудь. Не отстраниться и не оторваться. С огромной силой держит. И этот его захват сокрушает. Дает понять, что ей нет необходимости быть самой сильной.

— Сколько она выпила? — не ослабляя рук, Кузьма повернулся к Карецкому.

Одна его ладонь стиснула в этот момент ее плечо. Вторая тяжело легла на затылок. Горячая и пудовая. Словно он чувствовал раскалывающую ее череп боль. И пытался унять. Как и крупную дрожь, которая не покидала тело Кристины.

— Ни капли, блин! — раздраженно отмахнулся Рус. — А стоило бы.

— Вижу, — согласился Кузьма тем же давящим, мрачным тоном. — Давай, мавка, хоть глоток. Попустит. Пореви, ех***й бабай! Можно, я разрешаю…

Взял бокал и поднес к ее губам. А Кристина отчаянно замотала головой и с ужасом посмотрела на него. Глаза в глаза.

— Не могу, родной! — простонала едва слышно. От всего напряжения, что скопилось в ее теле, уже и голос пропал. Хрипела, словно Рус таки дал сигареты. И она пачку выкурила махом. — Не могу. А если беременна? Не знаем же…

Он сжал челюсти так, что на щеках глубокие вертикальные складки появились. Хрустнул суставами пальцев у нее возле уха. Но бокал не отставил.

— Ничего, мавка. Даже если так — один раз не критично, — распорядился в итоге. — Лучше выпей пару глотков, чем потом из срыва тебя вытягивать. То страшнее будет, думаю.

Вроде и уговаривал, а по факту — даже выбора не предлагал. Так говорил и смотрел, так обнимал, что Кристина ощущала — никто ей вариантов не предоставит. Да и показалось в этот момент спасением переложить хоть часть контроля на его плечи. Сдалась, не в силах выносить разрывающую череп боль. Открыла рот и глотнула алкоголь, не обращая внимания на выступившие от его крепости слезы.

— Давай, малыш. Давай, еще немного, — чуть мягче подбодрил Кузьма, зарывшись пальцами в ее волосы.

Где-то за его спиной хлопнула дверь кабинета. Кристина не смотрела. Но краем сознания и так поняла: Рус вышел и Романа с собой вытащил. Несмотря на все, колотящее сейчас ее, испытала огромную благодарность к другу за это уважение и возможность… И в совокупности с ощущением Кузьмы, его рук, держащих Кристину; вместе с обжигающим жаром коньяка, проваливающегося в ее желудок, а оттуда бьющего прямо в голову, — Кристину прорвало. Ту ее «плотину» и патологический контроль.

— Ку-у-зьма! — простонала уже губами, которые словно обожгло коньяком. — Ку-у-у-зьма! Мама… — вцепилась в него вдруг так, что у самой пальцы от боли заломило.

А грудь сильнее, больнее на части рвало, наконец-то выдираясь всей этой безмерной мукой на свободу. Глаза так болезненно обожгло слезами, словно кровью слезы проступали.

— Мамочка моя…!

Заревела вдруг в голос, путая слезы с воем. Затрясло. Причитала бессвязно, не понимая сама, что стонет и говорит. Просто из себя эту боль выпускала по родному и близкому, по дорогому человеку, которого потеряла. Они оба лишились ее…

И Кузьма не призывал успокоиться. Опору давал, обнимал, и сам тяжело дышал, позволяя и ей ощутить, что для него это все — так же мучительно и больно, что он разделяет ее скорбь…