Агния Кузнецова - Долли

— Ну и что же? Он оказался ошибочным?

— Нет, Григорий, я влюбилась в книги! Если бы вы знали, как это интересно! Книги — это совершенно особый мир, беспредельно широкий, охватывающий всю вселенную — от появления живой клетки на земле до нашего времени!

— А знаете, Долли, я тоже почувствовал это с тех пор, как стал бывать у вас.

— А вы, Григорий, вернетесь в Иркутск и весной будете держать экзамены? Куда?

-— В военное училище.

Долли никак не ожидала подобного ответа и некоторое время молчала.

— Почему вы удивились?

— Да как-то неожиданно... в военное училище. Мальчишки из моего класса все почти держали экзамены — кто куда. Но в военное училище не пошел никто. В армию действительно многие попали — те, кто провалился на экзаменах. А вы два года провели в армии — и снова туда же... А что, вам обязательно нужно было идти в армию? Многие поступают в вуз, а вы даже и не пробовали.

— Ну, кто освобожден по состоянию здоровья, тот вправе, должен даже не терять годы и идти учиться. А кто ищет уловок избавиться от армии, хитрит, ловчит — я бы таким поблажку не давал. Знаете, Долли, какой приказ по этому поводу издал Петр Первый? Я его наизусть помню — так он мне по душе пришелся. Послушайте: «Понеже многие производят сродников своих друзей в офицеры из молодых, которые с фундамента солдатского дела не знают, ибо не служили в нижних чинах, а которые и служили только для лица по несколько недель, или месяцев, того ради на таких требуетца ведомость, сколько и каких чинов есть с тысяча семьсот девятого года... Дабы оным подать пример к службе и оным честь, а не нахалам и тунеядцам».

— Здорово! — сказала Долли. — Смотрите-ка, слово «тунеядцы» еще при Петре существовало.

— И слово, и люди, Долли! Так вот, я не хотел быть тунеядцем.

— И, простите меня, Григорий, родители ваши такие же сознательные? Кстати, кто они?

— Родители мои такие же сознательные! —усмехнулся Григорий. — Отец у меня военный. Полковник. А мама врач.

— Ой, как хорошо, Григорий!

— Что хорошо? — не понял он.

— Все хорошо. И то, что вы так относитесь к армии, и то, что родители ваши не пытались освободить сына от службы. И то, что я с вами познакомилась. И то, что мы сидим с вами на этой скамейке на бульваре. А небо — смотрите, какое ясное. И птицы поют, как весной. Но несмотря на теплую погоду, у меня замерзли ноги. Проводите меня, Григорий, еще немного. Дом мой совсем близко.

Они встали, Григорий осмелился взять Долли под руку и подумал, что ей нельзя, как девчонкам из школы, полушутя-полусерьезно объясниться в любви. Ей нельзя было даже и серьезно объясниться в любви, ведь они еще так мало знакомы. Григорий все это понимал и терпеливо возлагал надежды на время, на обстоятельства.

— Знаете, Григорий, вчера мы получили новые исторические книги, и я, перелистывая их, много думала о царе Александре I. О романе его с Долли Фикельмон.

— Роман с Долли Фикельмон? Ну, какой это роман! Мне кажется, что он особенно-то и не занимался романами. Была у него любовница, графиня Нарышкина. Связь с ней сохранялась много лет. Она первая порвала с ним. Потом у него был платонический роман с королевой Луизой. А потом, потом он ушел из мира и умер в Сибири под именем старца Федора Кузьмича на заимке купца Хромова.

— Вы что, Григорий, выдумываете? — растерялась Долли и даже остановилась. — Он умер в Таганроге.

— Я не выдумываю. Хотите, Долли, я расскажу вам народное предание о старце Федоре Кузьмиче, которое известно большинству сибиряков?

— Хочу, конечно!

— Но для этого потребуется время. А дом ваш близко. И у вас замерзли ноги.

— А мы еще погуляем по бульвару, только ходить будем побыстрее, — улыбнулась Долли.

Ей очень к лицу была улыбка, чуть грустная, как бы случайная. Она озаряла лицо на мгновение и исчезала бесследно.

Григорий не удержался и сказал:

— Вам надо чаще улыбаться, Долли, улыбка вас очень красит.

Долли ничего не ответила, точно и не слышала, что сказал Григорий. Она неожиданно резко прибавила шаг. Григорий отстал было, но тут же выровнялся и пошел с ней в ногу.

— Ну так слушайте.

Прибыл Федор Кузьмич в Сибирь в 1837 году из Перми по этапу. В Перми за бродяжничество он был наказан плетьми.

В деревне Белозерской Ачинского округа возле дома крестьянина н иколая Сидорова он собственноручно построил себе келью и прожил в ней семнадцать лет. Жизнь вел аскетическую. Не ел скоромного. Много работал. Помогал крестьянам. Учил детей грамоте. Люди шли к нему за советами, поражаясь его обширным знаниям, увлекательным рассказам из истории русского государства и Других стран, изумлялись его знанию всех правящих лиц того времени, полководцев Отечественной войны 1812 года.

Слух о старце Федоре Кузьмиче шел далеко за пределы Енисейской губернии. К нему приезжали из других губерний, из разных городов.

«Кто он?» — спрашивали друг друга те, кто видел красивого, высокого старца с голубыми ласковыми глазами и белыми волосами до плеч, с длинной бородой, закрывающей медный крест. Он выделялся из всех отшельников, которые побывали в Сибири, своими манерами, каким-то особенным поворотом головы, движением рук, как бы привыкших не к крестному знамению, а к повелению.

Когда же спрашивали его, кто он, старец улыбался и отвечал: «Бродяга, не помнящий родства».

Однажды старец был на посиделках у своего хозяина Сидорова и его увидел сосланный в Сибирь казак Березин, прежде служивший в охране Александра I. Березин был поражен сходством старца с Александром I, особенно той же самой привычкой старца, что и царя, прижимать к груди левую руку. Ему показалось, что старец и есть сам царь. Федор Кузьмич заметил взволнованный, пристальный взгляд Сидорова и быстро покинул посиделки.

«Он, истинный крест, он! — убеждал Березин крестьян и в то же время растерянно говорил: — Но как же так? Я же участвовал в параде при похоронах императора. Не мог же он воскреснуть?»

И тут же припоминал, что все отзывались о смерти императора как о странной и внезапной; что мертвый он будто бы был тоже неузнаваем до странности. А императрица, прощаясь с ним, даже закричала: «Не он! Не он!» — и потеряла сознание.

В своей церкви Федор Кузьмич никогда не исповедовался. Его духовником был протоиерей красноярской кладбищенской церкви.

Слава о Федоре Кузьмиче распространилась далеко за пределы Западной Сибири. Его знали. О нем говорили. В редком доме не было его фотографии.

Эта известность была не по сердцу старцу, и он неоднократно, подолгу скрывался в тайге.

Купец Хромов из Томска давно упрашивал Федора Кузьмича переехать к нему на пасеку. И наконец старец согласился. Хромов выстроил ему на пасеке маленькую келью. Однажды старец тяжело заболел. Хромов обратился к нему с просьбой открыться, кто он. Памятны были Хромову слова Федора Кузьмича: