Николас Спаркс - Дважды два

– И все-таки, сколько? – настаивала Мардж. – Если лечиться?

– Если бы мы начали лечение раньше, – туманно начал доктор Патель, – до появления метастазов…

– Но мы опоздали, – перебила Мардж.

Доктор Патель выпрямился.

– И опять-таки, невозможно знать точно. Вы молоды, ваше состояние удовлетворительное, и это увеличивает предполагаемую продолжительность жизни.

– Я так понимаю, на этот вопрос вы не хотите отвечать. Да, все пациенты разные, поэтому вы не можете знать наверняка. Но я хочу услышать ваш наиболее вероятный прогноз. – По голосу Мардж было ясно, что она своего добьется. – Как думаете, год у меня еще есть?

Врач промолчал, на его лице отразилось сомнение.

– Полгода? – настаивала Мардж, но опять не получила ответа. – Три месяца?

– Мне кажется, – наконец заговорил доктор Патель, – сейчас было бы лучше обсудить варианты лечения. Очень важно приступить к нему как можно скорее.

– Я не хочу обсуждать лечение , – возразила Мардж, злясь. – Если вы считаете, что мне осталось всего несколько месяцев, если говорите, что болезнь неизлечима, какой в этом смысл?

Лиз, собравшись с силами, вытерла глаза, подошла к кровати и, взяв руку Мардж, поднесла ее к губам и поцеловала.

– Детка… – прошептала она. – Я хочу послушать, что скажет доктор о вариантах лечения, ладно? Понимаю, тебе страшно. Ты сможешь выслушать его? Ради меня?

Мардж впервые за все время отвела взгляд от врача. Слеза скатилась по ее щеке, оставив влажную дорожку, блеснувшую на свету.

– Ладно, – прошептала Мардж и расплакалась.

Системная химиотерапия.

Следующие сорок минут врач терпеливо разъяснял нам, почему он рекомендует именно эту схему лечения. Поскольку рак настолько запущен и уже распространился по всему организму Мардж и даже поразил ее мозг, операция бессмысленна. Облучение возможно, но опять-таки из-за стадии болезни преимущества такого лечения не компенсируют его недостатки. Как правило, пациентам дают больше времени, чтобы взвесить все «за» и «против» химиотерапии, в том числе побочные эффекты, о которых врач подробно рассказал. Но под конец он напомнил, что случай очень запущенный, поэтому он настоятельно рекомендует начать химиотерапию немедленно.

Для этого Мардж понадобился катетер. Пока его ставили, мы с родителями ушли в кафетерий. Все мы молча пытались осмыслить происходящее. Я заказал кофе, но не сделал ни глотка, а лишь думал о том, что химиотерапия – это, по сути дела, яд. Единственная надежда на то, что раковые клетки погибнут раньше здоровых. Если яда слишком много – пациент умирает, если слишком мало – лечение не дает эффекта.

Моя сестра и родители хорошо знали это. Мы все прекрасно представляли себе, что такое рак: стадии, выживаемость, возможные ремиссии, катетеры и побочные эффекты…

Ведь рак распространяется не только в организме одного человека, но и в целых семьях – так, как в моей.

Я вернулся в палату, сел и стал смотреть, как яд вливается в мою сестру и приступает к убийству.

Я вышел из больницы, когда небо уже потемнело, и проводил родителей до машины. Мне показалось, что оба вмиг постарели. Они казались совершенно обессиленными. Я чувствовал себя так же.

Лиз попросила нас оставить ее наедине с Мардж. И мне стало стыдно. В порыве сочувствия к Мардж я даже не подумал о том, что им с Лиз хочется побыть вдвоем.

Проводив взглядом машину родителей, выезжающую со стоянки, я медленно направился к своей. Я понимал, что не смогу остаться в больнице, но и домой возвращаться желания не было. Мне не хотелось никуда. Разве что вернуться в прошлое, во вчерашний день. Двадцать четыре часа назад я еще ужинал с Эмили и собирался на юмористический концерт.

Выступления в театре комедии меня не разочаровали, и хотя один из артистов показался мне немного вульгарным, юмористические миниатюры второго комика, семейного человека, имеющего детей, звучали правдоподобно. Во время спектакля я взял Эмили за руку, и наши пальцы переплелись – это был верх моих мечтаний. Помню, у меня в голове мелькнуло, что это и называется «жизнь» – любовь, смех, дружба и радостные минуты, проведенные с теми, кто тебе дорог.

Я ехал домой, и вчерашний день казался мне немыслимо далеким, словно из другой жизни. Ось моего мира сместилась. Я был опустошен. Прищурив залитые слезами глаза, я понял, что никогда не стану таким, как раньше.

Эмили прислала сообщение, спрашивая, в больнице ли я, и, когда я ответил, что уже дома, пообещала сейчас же приехать.

Она застала меня на диване в доме, где горела лишь одна лампа – в гостиной. Я не смог подняться, услышав, как Эмили стучит в дверь, и она вошла сама.

– Привет. – Она тихо прошла по комнате и села рядом.

– Привет. Извини, что не вышел.

– Ничего. Как Мардж? Как ты?

Не зная, что ответить, я сдавил пальцами переносицу. Больше плакать я не мог.

Она просто прижала меня к себе, и слова нам не понадобились.

Мардж отпустили из больницы в воскресенье. Она была слаба, ее тошнило, но задерживаться в больнице не имело смысла.

Ведь первую дозу яда в нее уже влили.

Я вез Мардж в инвалидном кресле, родители шли следом. Лиз шагала рядом с креслом, прокладывая путь по многолюдным коридорам. На нас никто не обращал внимания.

Снаружи было холодно. Лиз попросила меня по пути в больницу заскочить к ним и захватить куртку для Мардж.

Я открыл двери дома и сунулся в шкаф в прихожей, стараясь найти что-нибудь потеплее. И остановил выбор на длинном пуховике.

Перед тем как мы вышли, Лиз помогла Мардж встать, чтобы надеть куртку. Мардж поморщилась и пошатнулась, но сохранила равновесие. На стоянку Лиз и родители вышли вместе, а потом направились к своим машинам.

– Ненавижу больницы, – сказала Мардж. – В хорошем настроении в больнице я была только один раз – когда родилась Лондон.

– Я тоже, – проговорил я. – Полностью с тобой согласен.

Она застегнула куртку на шее.

– Вывези меня на улицу, хорошо? Просто увези отсюда.

Я выполнил ее просьбу. Холодный ветер пощипывал щеки. Листья с немногочисленных деревьев у стоянки уже облетели, небо казалось свинцовым.

Когда Мардж снова заговорила, ее голос был таким тихим, что я едва расслышал его.

– Мне страшно, Расс.

– Знаю. Мне тоже.

– Так нечестно. Я никогда не курила, почти не пила, питалась правильно. Занималась спортом. – Она вдруг стала похожа на ребенка.

Я присел на корточки, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Ты права. Это несправедливо.

Она встретилась со мной взглядом и хрипло, безнадежно засмеялась.

– Знаешь, это все мама виновата, – заявила она. – Она и ее гены. Конечно, этого я ей никогда не скажу. Но я ее не виню…

Я думал о том же самом, но ни за что бы не решился произнести это вслух. Маму наверняка терзали те же мысли, именно поэтому в больнице она не проронила ни слова. Протянув руку, я сжал пальцы Мардж.