Николас Спаркс - Дважды два

В тот же день риелтор позвонила мне, чтобы сообщить, что на мой дом нашлись покупатели.

– Ох и здоровенное осиное гнездо вы разворошили, – сказал Тальери. Это было в пятницу, через пять дней после того, как я передал ему свои распоряжения. Он вызвал меня к себе в офис, чтобы все обсудить. Я невольно заерзал на месте, а он продолжал: – Вчера я получил письмо от адвоката Вивиан.

– И?..

– Если вы решите бороться за право опеки, дело примет серьезный оборот. В сущности, ее адвокат предупредила меня, что они намерены агрессивно добиваться, чтобы вас признали не справляющимся с отцовскими обязанностями.

Я побледнел.

– Что это значит?

– Для начала они потребуют обследования Лондон у психолога и оценки ее потребностей и предпочтений. Я уже говорил вам, что такое возможно, если помните. Лондон еще слишком мала, обычно я придерживаюсь мнения, что этот метод имеет ограниченное применение. Но они будут стараться получить отчет, подтверждающий их заявления. Некоторые их обвинения явно безосновательны. Так, имеет место утверждение, что вы кормите Лондон вредной для здоровья пищей – например, иногда даете ей хлопья в сахарной глазури на ужин, и кроме того, вы не возили ее на уроки танцев, и в итоге ее отчислили. Но есть и другие претензии, правомерность которых психолог может исследовать более глубоко.

– Например?

Пока Тальери перечислял возможные обвинения, меня затошнило.

– Вы якобы принуждаете Лондон поддерживать отношения с вашей новой подругой, Эмили, хотя Лондон к этому не готова.

– Сын Эмили, Бодхи, – лучший друг Лондон!

– Понял. И будем надеяться, что психолог подтвердит то же самое. Но этого мы не узнаем, пока отчет не будет представлен суду. – Он помолчал. – В письме есть и более серьезные обвинения – в том, что вы намеренно подвергли Лондон опасности, заставив ее съехать на велосипеде с горы, хотя знали, что катается она плохо и эта задача ей не под силу. Кроме того, вы не связались с Вивиан сразу же после несчастного случая и намеренно занижали серьезность травм Лондон в разговоре с ней, чтобы скрыть свою некомпетентность.

– Но… все же было не так! – еле выговорил я. – Вивиан знает, что это был несчастный случай. Ей известно, что я никогда не подвергну свою дочь опасности намеренно!

Тальери вскинул руку.

– Я всего лишь излагаю суть письма. И еще одно… только не волнуйтесь, хорошо?

Я сжал кулаки, в висках почувствовал пульсацию.

– В этом письме, – продолжал Тальери, – адвокат упоминает о ваших «вечерах свидания» с дочерью. Что она одевается как взрослая и что вы вдвоем отправляетесь куда-нибудь ужинать в романтической обстановке.

– И что?

– Расс… – Тальери со страданием взглянул на меня. – Это омерзительно, но адвокат намекает, что ваши отношения с Лондон абсолютно неприемлемы…

Мне понадобилась секунда, чтобы уловить смысл.

Боже мой… Нет, Вивиан не посмеет… она ни за что этого не сделает …

У меня закружилась голова, черные пятна поплыли перед глазами. Унижение, отвращение и ярость… Даже самых сильных эпитетов не хватило бы, чтобы описать мое состояние.

– Это всего лишь инсинуация, – напомнил Тальери, – но меня настораживает сам факт ее упоминания в письме. По меньшей мере он свидетельствует о том, что Вивиан и ее адвокат готовы представить вас в самом негативном свете.

Я почти не слушал его. Нет, Вивиан не посмеет… да как у нее язык повернулся намекнуть на такое?

– Позднее я позвонил ее адвокату, поскольку угрозы такого рода мы не вправе игнорировать. Это попытка запугать вас, на редкость непрофессиональная. Вместе с тем она дает нам понять, насколько далеко способна зайти Вивиан, добиваясь опеки. Хочу подчеркнуть: если дело дойдет до суда, предугадать его решение будет невозможно.

– Что же мне делать? Я знаю, что Лондон хочет жить со мной.

– Дайте мне возможность поговорить с адвокатом. Но было бы лучше, если бы вы попытались договориться с Вивиан. Потому что мне в роли вашего адвоката шансы на победу в таком деле не внушают оптимизма.

* * *

Остаток дня меня шатало, как после мощного нокаута.

Я не поехал на работу. Не поехал домой. Не навестил Мардж и Лиз, не заехал к родителям.

Немая ярость и ужас отбили желание говорить с кем-либо. Я отправил Эмили сообщение с просьбой забрать Лондон из школы и присмотреть за ней, пока я в отъезде. В ответном сообщении она спросила, где я и что случилось, но я лишь написал: «Мне надо побыть несколько часов одному. Спасибо тебе».

Я сел в машину и рванул с места.

Через три с половиной часа я уже был в Райтсвилл-Бич, где поставил машину на стоянку.

Хмурое небо нависало над головой, дул пронизывающий ветер. Я вышагивал по берегу, а мои мысли непрестанно переходили от Лондон к Мардж и Вивиан, и снова по кругу. На меня волной обрушивались неуверенность, страх и смешанные эмоции, бросало из ярости в растерянность, из горя в ужас. К тому времени, как я вернулся в машину, я чувствовал оцепенение. Я не ел весь день, но не ощущал ни малейшего голода.

Вернувшись в Шарлотт, я забрал Лондон от Эмили уже за полночь. Лондон давно следовало быть в постели. К счастью, она была накормлена. Сил рассказать Эмили о случившемся мне не хватило.

В конце концов я излил душу Мардж – главным образом потому, что она не оставила мне выбора.

Была последняя пятница января, я остался с Мардж, пока мама ездила в аптеку за новой порцией лекарств для нее. К тому времени болезнь прогрессировала настолько, что было уже опасно оставлять Мардж без присмотра даже ненадолго. Гостиную освещала единственная настольная лампа, по просьбе Мардж жалюзи были закрыты. Она говорила, что от яркого света у нее болят глаза, но я знал правду: ей не хотелось, чтобы мы видели ее при свете, потому что единственного взгляда было достаточно, чтобы понять, насколько тяжело она больна. У нее выпали почти все волосы, поэтому, просыпаясь, она сразу надевала бейсболку с эмблемой «Атланта Брейвс». И хотя она куталась в одеяло, потеря веса была очевидной, стоило только посмотреть на ее костлявые руки и тонкую шею. Дыхание было сиплым и тяжелым, ее часто мучил затяжной кашель и рвотные позывы, приводящие маму и Лиз в панику. Они стучали ее по спине, чтобы помочь откашлять мокроту, часто кровавую. Мардж спала больше шестнадцати часов в сутки, в последний раз она выходила из дома две недели назад, когда приезжала ко мне на открытый показ дома.

Самостоятельно она уже не могла пройти и двух шагов. Метастазы в мозге лишили подвижности правую сторону ее тела, словно она перенесла инсульт. Ее правая рука и нога совсем ослабели, глаз начал западать. Улыбалась она лишь одной половиной рта.

И все-таки, сидя рядом с ней, я думал, как она прекрасна.