Федерико Моччиа - Человек, который не хотел любить (ЛП)

— Да.

Тогда она его отпустила, встала напротив и посмотрела в лицо.

— Поклянись, что никогда никому не расскажешь.

— Клянусь.

— Может, когда-нибудь я впущу тебя.

— Как ты это назвала? У него есть название?

— Пока нет. Я ещё подумаю. А теперь идём, ужин уже готов.

Танкреди шагал по тропинке, ведущей в лес. Он назвал это место «Остров». Это название он придумал после просмотра мультфильма «Питер Пэн». Как так вышло, что он не додумался до этого сразу? Это единственное место, где он не смотрел. Он обшарил её компьютер, искал в её корреспонденции, в сообщениях какой-то след, факт, причину решения, которое она приняла той ночью. Но «Остров» ему и в голову не пришёл. Может, потому, что он никогда здесь не был, потому, что они больше не говорили об этом. Потому что он забыл о нём, словно тот принадлежал другому времени, чуть ли не другому человеку.

Чуть позже Танкреди был уже там, под тем самым деревом. Он словно видел одиннадцатилетнюю Клаудине, залезающую по тем дощечкам и жестами приглашающую его следовать за ней. Так что он взялся за первую. Она была мокрая. Конечно, ведь прошлой ночью был дождь. Он ощущал запах дождя, аромат свежей травы, мох на досках. Он осторожно поднялся, стараясь держаться на ногах так, чтобы доски не оторвались от дерева. Он уже не такой лёгкий, как раньше.

Мгновение спустя он был на «Острове». Большие доски, служившие полом, шатались под его весом, скрипели, но держались хорошо. Гвозди проржавели. Дырки в древесине также свидетельствовали о прошедшем времени. Он огляделся. Это был словно маленький домик. Клаудине проделала отличную работу. Интересно, сколько времени она над этим трудилась. Интересно, сама ли она сделала это. На полу было несколько деревянных ящиков из-под фруктов. Должно быть, они служили сиденьями, как чуть дальше две большие доски, прибитые друг к другу, служили столом.

А потом он увидел её. Его сердце тут же сжалось. Он взял её руками. Она была сырая, всё ещё влажная, выцветшая и потрёпанная дождём, холодом и всеми этими годами. Пиония, так звали её тряпичную куклу. Пуговки висели у неё на груди, они грустно болтались, держась на вытянувшихся нитках. И только в тот момент, положив её обратно, он заметил, что внутри была корзинка. Плетёная ивовая корзинка, повязанная красной лентой. Он взял её, поставил на этот импровизированный столик и открыл. Пластиковая прозрачная сумка защищала содержимое. Клаудине подумала о том, что будет идти дождь. Значит, она оставила это здесь специально... Но она не думала, что понадобится столько времени. «Может, она оставила это кому-то лично. Наверняка она всегда была здесь только для меня». Тогда он аккуратно развернул пластиковую сумку и открыл её.

Первым он нашёл письмо. Он узнал её почерк. И начал читать.

«Привет, Танкреди. Только ты можешь прийти сюда, и сейчас ты поймёшь, что я хотела сказать тебе, почему я не могла жить так дальше. Мне было четыре, может, пять лет, когда я впервые пообещала ему...»

Он пожирал слова, читая строчку за строчкой, надеясь увидеть не то, о чём уже догадывался.

«Сначала я даже радовалась, получая все эти подарки».

Дыхание Танкреди всё сильнее прерывалось.

«Всё это внимание...»

Больше волнения.

«И чувствовать себя важнее вас двоих... Но потом я поняла, что всё не так».

Тогда он похолодел, и в один миг всё, что было в его детстве, его драгоценный волшебный замок рассыпался у него на глазах.

«Когда папа сделал это в первый раз, было ужасно. Я кричала, но мы были одни. Я плакала, была просто в отчаянии. Было невыносимо больно, и я ничего не понимала».

Он продолжил читать, словно обезумевший. Каждое слово было ударом, раной, одна за другой и каждый раз в одно и то же место, всё глубже, всё больнее.

«Так и продолжалось, и я всегда кричала, но мы были одни. Потом я привыкла, но всё становилось ужаснее с каждым разом. Начались игры. Но мне не было весело».

Тогда Танкреди заглянул в сумку и его ярость резко ослепила его. Когда он взял эти фотографии, то не мог поверить своим глазам. Они словно налились кровью, на него словно навалилась огромная плита, эти фотографии жгли его, как раскалённое железо, словно эта отвратительная правда заклеймила его. Тогда он услышал крик, будто на его коже выжгли слово «Виновен». Виновен в том, что не понял, что не остался той ночью, что годами не мог найти это место, что ничего не замечал. Виновен.

Ему хотелось умереть, и он заплакал так, словно Клаудине умерла во второй раз.

Грегорио Савини прогуливался перед чёрным Мерседесом. Он убивал время, ногами копаясь в мокрой траве и время от времени пиная камешки на дороге. Когда он увидел его, то едва узнал. Его лицо было напряжено и осунулось. Ярость и боль, ненависть и безумие наполнили эти черты. Савини видел, что он вне себя, и не знал, что сказать, он никогда его таким не видел раньше. Так что он просто открыл ему дверь. Танкреди бросился на заднее сиденье. Рядом он бросил сумку. Савини сел впереди. Положил руки на руль, но был спокоен и молчалив. Он даже не мог набраться смелости, чтобы посмотреть в зеркало заднего видения. И тогда он услышал последнее, что мог представить.

— Я его убью.

49

Когда они подъехали, солнце уже садилось. Танкреди выпрыгнул из машины раньше, чем Савини затормозил. Нажал на дверной звонок. Открывать пошла служанка; она узнала его.

— Добрый день, синьор...

Больше ничего сказать она не успела, потому что он буквально влетел, пробежал гостиную, открывал одну дверь за другой: дверь кабинета, кухни, спальни, другой спальни, ванной — пока не оказался у последней.

Здесь его мать сидела в кресле. Увидев его, она улыбнулась.

— Танкреди, здорово, что ты приехал... — она устало поднялась, пошла ему навстречу и обняла. — Я тебя искала в последнее время, но не знала, где тебя найти. Я сказала Джанфилиппо, чтобы он тебя предупредил... — она отстранилась и взяла его за руку. — Идём... — она повела его к кровати, как мать ведёт за ручку своего младшего сына. Здесь с закрытыми глазами лежал его отец Витторио. Какая-то машина вздыхала, поднимаясь и опускаясь, выпуская кислород, — она помогала мужчине дышать во всю силу, поддерживала в нём жизнь. Рядом с ним стояла капельница с несколькими мешками, которые терялись в его руках. — Он впал в кому.

Танкреди посмотрел на него. Вот он, перед ним, беззащитный.

Глаза закрыты, он спокоен, на его лице что-то вроде улыбки. Он словно смеялся над ним, словно развлекался этой возможностью насмехаться над сыном, словно говорил: «Видишь, какова судьба, сын мой? Иногда жизнь играет с нами злую шутку. Теперь ты, наконец, всё знаешь, но не можешь ничего сделать, не можешь наказать меня. И не только это. Ты собираешься рассказать? Внушить такое отвращение своей матери? Брату? Не думаю. Ты не расскажешь, кем был твой отец на самом деле, ты этого не допустишь. Ты один будешь нести на себе груз этой правды».