Франсетт Фел - Израненный (ЛП)

«Брось эту киску, сука…» Эти слова вырывают меня из моих мыслей. Песня в жанре рэп вырывается из колонок его грузовика, пока мы едем, слова звучат агрессивно и с ненавистью к женскому полу. Единственный плюс в том, что эта песня спасает нас от неловкого молчания. Поворачиваю голову немного влево и замечаю, что Мэддокс полностью погружён в песню. Он качает своей тёмной головой и повторяет текст песни, словно меня нет в машине. В этой грубой песне очень много читают о сексе, и каждый раз, когда из его рта звучит слово «киска», через меня проходит какая-то необъяснимая дрожь. Он поворачивает голову и ловит меня за наглым разглядыванием его.

Вздёрнув бровь, он расплывается в хитрой усмешке, вызывая прилив тепла под моей кожей. Я отворачиваюсь, убеждая себя больше не смотреть на него оставшуюся часть поездки. Это не так уж и легко, но у меня получается, даже тогда, когда звук его хриплого насмешливого смеха скользит по моей коже.

«Пиво с пенкой» — небольшая закусочная, расположенная на границе Трентона и Дувра. Это этакое не большое местечко, принадлежащее семейному бизнесу, которое вы можете обнаружить на обочине магистрали после долгой поездки. Мэддокс сворачивает налево и паркует свой пикап на свободном месте рядом с другим грузовиком. Одна сторона здания с четырьмя длинными панельными окнами открывает вид на грунтовую стоянку, таким образом, посетители закусочной могут видеть, кто приходит и наоборот. Внутри она оказывается такой же маленькой, как и снаружи, к тому же полностью заполнена. Мы проходим дальше, погружаясь в шумную болтовню более пятидесяти клиентов, которая прерывается случайным смехом и стуком столовых приборов. Слева некоторые люди сидят на красных стульях за длинным прилавком, а справа, недалеко от кухни, расположены пятнадцать или около того кабинок, с соответствующими красными стульями.

— Эй, Сьюзи, есть столик для меня?

Довольно крупная женщина, стоящая за прилавком, с каштановыми волосами и сединой, закрученными в гульку, и в засаленном белом фартуке, завязанном поверх заляпанной синей формы, улыбается при виде Мэддокса.

— Последняя кабинка возле кухни.

В то время как я скольжу в кабинку, он уходит на какое-то время и возвращается с двумя наполненными пластмассовыми стаканчиками.

— Единственное, что здесь стоит попробовать — это сладкий чай, — говорит он, ставя один из стаканчиков передо мной, и садится.

— Итак, расскажи мне…

— Много времени прошло, малыш, — прерывает всё та же официантка с тёплой широкой улыбкой, отчего черты её лица выделяются ещё сильнее. Ей около пятидесяти, на лбу видны глубокие морщины. — Как поживаешь? Держишься подальше от неприятностей?

Мэддокс усмехается.

— Не понимаю о чём ты, Сьюз.

Она смеётся.

— Думаешь, я не знаю об этом? Ты всегда был занозой в заднице, даже когда твоя мать приводила тебя, — она переводит взгляд на меня. — Тебе известно, что он всегда заходил прямо за прилавок, брал нашу баночку для чаевых и таскал оттуда деньги? Его мать не знала, что, чёрт возьми, с ним делать. Благослови Господи душу этой женщины, она была такой милой. Я до сих пор не могу поверить в случившееся. Она не заслужила ничего из этого. Ни один из вас, ребята, не заслужил. Твой старик был тем ещё ублюдком.

Удивительно, как быстро его выражение обычной толерантности исчезает. Вместо этого его лицо ничего не выражает. Он просто смотрит прямо перед собой, сквозь меня, словно воспоминания поймали его в ловушку. Он ничего не говорит, но от него исходит столько враждебного жара, словно ты сидишь напротив горячей лампы.

Он протягивает руку и берёт свой стаканчик.

— Надеюсь, он горит в аду, — заявляет он, и пьёт, и пьёт, пока не опустошает его. Несмотря на весь шум вокруг, облако напряжённости нависает над нами в этот момент.

Зная, что, вероятно, сказала гораздо больше, чем следовало, Сьюзи откашливается, прежде чем поднимает свой карандаш и блокнот.

— Что будешь, малыш? Как обычно?

— Да, — коротко и лаконично.

Записав заказ, она поворачивается ко мне.

— А ты, дорогая?

Я качаю головой.

— Всё в порядке, спасибо.

— Закажи что-нибудь, — ворчит он, сверля меня взглядом.

— Эм… возможно, картофель фри?

— Будет сделано. Корзинка картошки фри. Скоро прибудет. Держись тут. Я скоро вернусь.

— Ты преследовала меня в школе, ходишь на эту групповую терапию, на которую я теперь тоже вынужден ходить, и теперь проделала весь этот путь к моей Богом забытой берлоге с какой-то тупой отмазкой про домашку. Я не знаю, какого хера ты хочешь, но я не собираюсь вот так просто дать тебе это, поэтому вынужден сказать тебе, что я не…

— Я хочу нарисовать тебя, — выпаливаю я.

Он смотрит на меня, словно на умалишённую. Вздыхая, я поднимаю руку и убираю волосы за ухо.

— Я подала заявление в Институт Искусств Новой Англии, и им нужно моё портфолио к декабрю. Я следила за тобой, потому что у тебя такой взгляд, который, я думаю, очень хорошо перенести на холст. Думала, что смогу нарисовать тебя издалека, не беспокоя, но… — я поднимаю плечи до тех пор, пока они не оказываются на уровне ушей, а затем со вздохом позволяю им упасть, опуская глаза на чёрную пятнистую поверхность стола.

— Посмотри на меня.

Не могу объяснить, почему его команды имеют такое несомненное влияние на меня, или почему я не могу воспротивиться ни одной из них. Но даже без малейшего намёка на колебания, я поднимаю взгляд и встречаюсь с его задумчивыми стальными глазами.

— Продолжай то, что ты говорила.

Ещё один вздох.

— Но мне нужно, чтобы ты сидел передо мной, чтобы я смогла прорисовать твои черты и внешность именно так, как мне этого хочется, — так сложно выдерживать его взгляд, особенно когда смущение обжигает моё лицо, как сейчас. — Я надеялась, что ты позволишь мне нарисовать тебя.

Буравя меня своим стальным и острым, как лезвие, взглядом, он поднимает руки и складывает их за головой.

— Почему бы тебе не попросить Ноя? У нас же одинаковое лицо.

— На самом деле вы не… не совсем похожи, — он заинтересовано выгибает левую бровь, и я отвожу взгляд в сторону, пытаясь найти объяснение. — Я знаю, что вы близнецы, но лицо Ноя более симметрично. Черты его лица нежнее, можно сказать изысканнее, красивее. Но ты… ты…

— Уродливее, — язвительно замечает он, приподнимая уголок рта в мальчишеской ухмылке.

Я качаю головой.

— Отнюдь нет, — я облизываю губы и бросаю взгляд на его лицо, прежде чем снова отворачиваюсь. — Ты… грубее. Поразительнее. В тебе есть неотразимая твёрдость. На тебя трудно не смотреть, — я прикусываю язык, чтобы не сказать большего.

Следует очень мягкий смешок, прежде чем он спрашивает.

— И что мне за это будет?