Франсетт Фел - Израненный (ЛП)

Я задерживаю дыхание на протяжении длительной, выдержанной паузы, которая следует после. Беспокойство заставляет моё сердце биться быстрее, ладони потеют. Я почти уверена, что она знает: я лгу.

— Я не знаю, Эйли… твой отец…

— Пожалуйста, мам? Я бы не просила, не будь это так важно. Она действительно сейчас нуждается во мне.

Поразительно, насколько я спокойна внешне. В моём голосе нет даже малейшего колебания, которое выдало бы меня.

Но я скрещиваю всё, что можно. Пальцы на руках, на ногах, и глаза, для ровного счёта.

Длинный, тяжёлый вздох, а затем:

— Хорошо, я понимаю. И ты очень хорошая подруга, раз желаешь помочь этой девушке, — я замечаю, как она говорит «этой» . Не очень радушно. Однако, в этом нет ничего нового, учитывая, что Мэллори ей никогда не нравилась. В принципе, как и остальным людям. — Эйли, это должен быть последний раз за долгое время, хорошо? Мы же не хотим злить твоего отца.

Нет. Мы этого не хотим. От этой только мысли у меня в горле зарождается горький сгусток гнева.

— Только на сегодняшнюю ночь.

В мою ложь легко поверить, потому что раньше я ей никогда не лгала. Я хорошая девочка Эйли. Сдержанная, мягкотелая и такая уступчивая.

— Хорошо, я люблю тебя. Будь паинькой, — можно подумать, я знаю, как быть кем-то другим. Но ведь я только учусь, не так ли? Если такое чувство от плохого, тогда я с удовольствием сдам значок хорошей девочки прямо здесь и сейчас, и надену корону плохой.

Я быстро отправляю Мэллори сообщение, чтобы она прикрыла меня, и тут же получаю ответ с текстом: « Всё в порядке. Но надеюсь, ты знаешь, что делаешь» . Только я не отвечаю. Я не настолько смелая, чтобы уговорить себя провести ночь с Мэддоксом, но я попрошу его подбросить меня к Мэллори, только… позже. Гораздо позже.

Когда я оглядываюсь вокруг, меня вдруг осеняет, где я нахожусь. Не знаю, почему то, что я в его спальне, так меня воодушевляет, но это так. Кровать, комод, шкаф слева — вот и все предметы в этом маленьком пространстве. Но всё здесь принадлежит ему. Он касался этого, носил, укрывался и спал здесь. Мэддокс повсюду в этой комнате. Опускаясь на его кровать, я нерешительно беру свитер, лежащий на краю. Поднеся его к лицу, я делаю глубокий вдох, впитывая опьяняющий запах его одеколона. Словно наркоман, победивший тягу к наркотикам по собственному желанию, я закрываю глаза и откидываюсь назад на его кровать, погружаясь в сладкие грёзы.

В конечном итоге я снова возвращаюсь в гостиную. У меня немного кружится голова, словно алкоголь бежит по моим венам. Но я могу лишь предположить, какого это находиться в состоянии алкогольного опьянения, потому что никогда не пила раньше. Я нахожу его возле полуоткрытого окна рядом с кухней: он разговаривает по телефону, расхаживая взад и вперёд неторопливой походкой. Блестящие солнечные лучи падают Мэддоксу на спину, красиво очерчивая профиль, будто даже солнце не в силах противостоять молодому Богу в смертном теле. Его действительно невозможно описать словами. Бросившись к своему холсту, я хватаю кисточку и палитру и растворяюсь в мгновенном вдохновении. Этот момент должен быть запечатлён.

Закончив разговор, он прячет телефон в карман и устремляется в мою сторону.

— Сейчас вернусь, нужно кое-что проверить.

Нахмурившись, я спрашиваю:

— Всё в порядке?

Он кивает.

— Работа.

Лаконичный ответ; он не видит необходимости пояснять, когда уходит. Я прослеживаю за ним взглядом, пока он не исчезает в своей спальне.

С каждой минутой после его ухода моё напряжение растёт. Уголок моего рта подёргивается, когда я задаюсь вопросом, не злоупотребляю ли я гостеприимством. Совершаю ли я ошибку, позволяя себе остаться здесь дольше, чем он хочет? Я внезапно поднимаюсь на ноги. Иду на кухню, чтобы очистить свои принадлежности. Если он намерен меня выгнать, я хочу, по крайней мере, быть готовой. Спрятав палитру в большой кармашек сумки для холстов, я хватаю влажные кисточки с пола рядом со мной и тоже прячу. Всё это занимает около пяти минут, и в это время я пытаюсь не представлять, что он скажет, когда выйдет из своей спальни. Я не хочу уходить. Насколько ещё большей дурой я буду выглядеть, если скажу ему об этом? Или ещё хуже, если буду умолять остаться. Умолять его оставить меня здесь до тех пор, пока я хочу. Могу ли я быть настолько бесстыдной?

Я занимаю своё место на раскладном стуле в центре гостиной, скрестив ноги, и вдруг меня осеняет, что да, я действительно бесстыдная. Я бы хотела сделать все эти вещи. Попросить его остаться. Умолять его не выпускать меня из этой квартиры. И это пугает меня больше всего. Я сама себя пугаю, когда дело доходит до этого парня. Все те вещи, которые я готова сделать с ним, для него, безграничны. Он заставляет меня чувствовать себя безгранично. С ним я испытываю эмоции, которых не испытывала никогда раньше, и все они настолько же волнующие, насколько и пугающие.

Он двигается так тихо, что я почти не слышу его, пока не становится слишком поздно. Оказавшись прямо позади меня, Мэддокс берёт меня за подбородок и запрокидывает голову настолько, что у меня не остаётся другого выбора, кроме как смотреть только на него. На нём снова маска невозмутимости, но в его ожесточённых, серых глазах я вижу всё, что он не может показать внешне. Это необузданные эмоции, управляемые едва сдерживаемой страстью, которая мгновенно зажигает опаляющее пламя внутри меня. Мэддокс томно скользит большим пальцем по моей нижней губе — нежный жест, который, как я замечаю, он оставляет только для меня — и дёргает её вниз, приоткрывая мой рот.

— Красивые губки, — замечает он хриплым, гортанным шёпотом.

Он наклоняется, затмевая всё. Он — всё, что я вижу. Всё, что я хочу. Между нами нет нежности, когда он раздвигает мои губы и вторгается в мой рот своим тёплым языком, переплетая его с моим. Мэддокс целует меня долго и медленно, каждый раз погружаясь глубже, и моё тело пылает настолько сильно, что я больше не могу игнорировать тот факт, что мои трусики становятся влажными.

— Как далеко ты хочешь, чтобы я зашёл? — выдыхает он напротив моих губ, и мурашки охватывают всё моё тело. Он просит моего разрешения.

Я хочу ответить ему, но как это возможно, когда он делает подобные вещи? Такая простая способность, как думать, ускользает от меня, когда я наблюдаю за его татуированными руками, спускающимися вниз по моей груди. На его руке часы, — глупо с моей стороны обратить на них внимание в такой момент, — большие чёрные часы с изображением чёрного скелета, которые, кажется, только усиливают чувственность к его действиям. Тёплая, грубая ладонь скользит по слишком разгорячённой коже, и моё дыхание становится прерывистым, когда Мэддокс проникает под мою рубашку и проводит рукой между моих грудей. Коснувшись указательным пальцем левого соска, он скользит под лифчик и, подразнивая, проводит им по затвердевшей горошинке, пока я извиваюсь в его руках. Выгибая спину, я толкаюсь грудью в его руку, желая большего трения.