Паола Стоун - Шкатулка, полная любви

А на следующей странице — последнее, что я написала в своей жизни: портрет безумно влюбленного в меня человека, за день до нашей свадьбы.

Больше я никогда не брала в руки ни кисть, ни пастель… Разве что рисуя вместе с сыном, а потом — нянча Николу и тебя. И, я думаю, ты понимаешь почему.

Помнишь, Божена, я спросила однажды тебя и Томаша, почему у вас нет детей? И по твоему молчанию я тогда очень многое поняла… Боже мой, как мы с тобой похожи! Но только твой бывший муж частенько предпочитал отмалчиваться, а мой себе этого не позволял. И я всегда знала, насколько он чадолюбив и как нужен ему, так долго бывшему бездомным, настоящий теплый дом.

— А живопись никогда не была для меня хобби, так же как и замужество: обручившись с Америго, я сделала выбор — в пользу семьи. И никогда об этом не пожалела… Я не обидела тебя ничем? — Бабушка вопросительно коснулась лица Божены, будто взглянула. Но та улыбалась от счастья. Божена и представить себе не могла, что бабушка — обычно немного закрытая, сдержанная в эмоциях, — так понимает ее.

И словно нащупав на лице внучки улыбку, Сабина продолжила:

— Но я отвлеклась… Вот что рассказал мне высокий незнакомец на горе Петршин. Никогда после он не говорил мне ни о чем подобном, а я не спрашивала. Но оба мы знали, что я ничего не забыла, и тот рассказ не был просто сказкой.

Жил в лагунном городе человек, которого все знали. Звали его так же, как и его далекого предка, тоже преуспевшего в золотых дел мастерстве, — Америго Америги. Он был весьма искусен в своем художестве и имел собственную мастерскую.

До своего двадцатипятилетнего возраста он успел сделать много красивых вещиц, и о нем говорили — а в Венеции зря говорить не станут, — что его изделия столь божественны, как только можно вообразить.

К тридцати годам у него уже была слава первейшего и превосходнейшего золотых дел мастера в Венеции.

Однажды он взялся выполнить сложный заказ: мужской перстень с лилией из красивейших алмазов.

Но это был не простой перстень. Прекрасная лилия скрывала под собой тайник: один из нежных лепестков сдвигался, а под ним перстень был полый. Зачем это нужно, Америго не знал, да и не имел привычки докучать своим заказчикам излишними расспросами.

Америго сделал работу, а впоследствии человек, заказавший ему перстень, был обвинен в убийстве одной знатной дамы: она была отравлена. Ювелир оказался втянутым в расследование дела, и квестура в любой момент могла объявить его соучастником.

Имея повсюду друзей, Америго заранее был осведомлен о том, что случилось и что по венецианским законам ему может грозить, если суд признает его вину. Дело уже клонили к тому, что Америго будто знал, для чего в этом злосчастном перстне предусматривается тайник.

Америго успел продать свой дом одному из друзей, надеясь когда‑нибудь выкупить его назад. Веря в магическую силу камней, он предварительно спрятал в нем клад — коллекцию из наиболее ценных камней, веря в то, что это поможет ему вернуть дом назад. Но не зная, какого цвета бывает страх, он не внял ничьим советам и не согласился тайно покинуть Венецию, чтобы переждать, пока все уляжется.

И дождался того, что у него в мастерской нашли пропавший после убийства перстень, видимо подброшенный туда самим следователем, а в перстне был найден яд, которым и была отравлена жертва.

И уже на следующий день громким, как из бочки, голосом, запомнившимся Америго на всю жизнь, председатель городского совета огласил ужаснейший приговор, какой Америго едва ли мог себе представить: лишение свободы и продажа с молотка его мастерской со всем содержимым в пользу одного из монастырей.

Что могло быть страшней для мастера, чем лишиться мастерской, своего инструмента и запасов превосходных камней и металлов?

И когда совет ушел обедать, Америго, видя, что никто из челяди совета за ним не смотрит, сбежал из дворца.

Он направился в ближайшую церковь и, увидев там какого‑то монаха, с которым даже не был знаком, именем Божьим попросил спасти его. Добрый брат отвел его в свою монастырскую келью, а когда стемнело, показал ему потайной выход из монастыря, довел до хранимой им гондолы и лишь сказал на прощание: «Сила Божья тебе да поможет».

С этого и начались скитания Америго. Покинув город со стороны Торчелло, он, идя по ночам, а днем скрываясь в зарослях тростника, добрался до Пьяве. Знакомый таможенник в Сан‑Доне, у которого Америго и хранил деньги за проданный дом, помог ему с документами. Переждав несколько дней, мой будущий муж простился с Италией навсегда и пустился под чужим именем путешествовать по Европе.

К тому времени, как он увидел меня на дорожке Петршин, он уже несколько лет прожил в Праге, которая пришлась ему по сердцу: и гербом, на котором, подобно венецианскому, красовался венценосный лев, и своей испещренной каналами частью — той, которую мы называем Пражской Венецией. Там он и обосновался и даже умудрился вскоре открыть собственную мастерскую: Америго успешно работал в Праге, поначалу даже не зная языка, но ему все удавалось, потому что руки у него и без языка говорили, кто он такой.

…Но это, пожалуй, получилась не сказка. Сам Америго лучше рассказывал.

Устав от своего рассказа, бабушка поднялась и попросила Божену проводить ее в спальню. Там ее встретила горничная, и они простились до утра.

Божена, чувствуя, что после того, что она услышала, долго не сможет заснуть, решила прогуляться по саду.

Но в передней ее остановил телефонный звонок. Трубку, видимо, было некому снять — все Фиалки спали, и Божена, уже одетая, прошла в гостиную и подошла к надрывающемуся телефону.

— Это дом Америго? Мне нужна Божена! — услышала она незнакомый мужской голос.

— Да, это я.

— Божена. Здравствуй. Это Карл. Карл Ледвинов. Я звоню из Венеции. Пожалуйста, возвращайся домой.

Карлу было смешно, больно и страшно. Не думая больше о конспирации, он передвигался по квартире на четвереньках, зажигая повсюду свет.

«Вот попал», — думал он, пытаясь добраться куда‑нибудь, где можно было бы лечь. Двигаясь таким образом и время от времени ощущая острую жгучую боль, стреляющую в пояснице, он думал о том, что не отказался бы сейчас даже от того, чтобы хозяйка этой огромной квартиры оказалась где‑нибудь поблизости и вызвала врачей. «А там — будь что будет! Эх, говорила тебе мама: „Карлуша, не связывайся с этой сумасбродкой!" А иначе она Франту и не называла».

Наконец Карл добрался до просторной комнаты, видимо служившей гостиной. Но когда он нажал на расположенный низко выключатель, то увидел, что ошибся. В комнате не было никакой мебели, кроме двух строгих кресел, маленького столика с разбросанными на нем бумагами и еще чего‑то, напоминающего станок. Карл прополз дальше и увидел какие‑то загадочные приспособления, полки с инструментами. В углу стояло большое бюро с множеством маленьких ящичков. Карл попытался открыть один из них — заперт. И все они, видимо, были закрыты на ключ: Карл заметил изящные замочные скважины, выполненные в форме раковин.