Франклин Во - Смешение карт: воспоминания о разрушительной любви

Идея вето была прочно укоренена в медленно развивавшейся культуре полиаморного сообщества. Почти все делили отношения на «основные» и «дополнительные». Почти все на той встрече склонялись в пользу вето. «Если вы хотите, чтоб полиамория работала», — сказала одна из них, глядя на своего мужа: «вам следует понимать что основная пара стоит превыше всего и это не обсуждается. Почему она сделала это — не важно. Достаточно того, что она подумала, что это необходимо. Если вы не ставите свои основные отношения на первое место, как ваши отношения вообще могут существовать?»

Раздался одобрительный ропот. «Без права вето у пар не будет возможности удерживать друг друга от того, чтоб скакать туда-сюда и спать со всеми, с кем захочется» — добавил кто-то другой. Ещё кто-то сказал: «Право вето это единственный способ, который даёт основной паре уверенность в том, что их потребности будут удовлетворены.»

Эти аргументы казались мне пустыми. Я не мог отделаться от мысли, что они смотрят на «дополнительных» партнёров как на угрозы, с которыми надо справляться, а не как на людей, которых надо любить. Я спросил: «А как насчёт остальных участников отношений? Какие у них есть права?»

Самым обычным ответом, безусловно, оказалось «никаких». Только один или двое высказались, что, возможно, у поддержки стабильности через иерархию имеются недостатки. Но этот взгляд не получил сколько-нибудь много внимания.

«Они знали на что идут, когда начинали встречаться с кем-то у кого уже есть основной партнёр. Если им это не нравится — не надо было вступать в отношения с самого начала!» — сказал кто-то. «Ты должен быть счастлив, что твоя основная партнёрша вообще позволяет тебе иметь других партнёрш!»

Несколько человек внесли тему уважения.

— Если кто-то не уважает ваши основные отношения, такой человек недостоин быть с вами, — сказал старый участник группы.

— Не заслуживают ли уважения и люди, находящиеся вне основных отношений? — спросил я.

— Только до тех пор, пока они соблюдают правила основной пары, — многие согласно закивали.

Несколько недель после вето я чувствовал какое-то онемение. Я не мог отделаться от мысли, что я только что сделал нечто ужасное, что разорвав так резко и беспричинно отношения с любившей меня женщиной, я слово бы взял драгоценный дар и швырнул его в грязь. Мне было больно, но куда сильнее я чувствовал, что беспричинно причинил боль другому человеку.

Распутать этические аспекты было непросто. Было ли бы этично отказаться принять вето, если я в явной форме дал Целести это право? Этично ли было разорвать отношения с женщиной, которую я любил и которая любила меня, по слову третей стороны? Ни то, ни другое не казалось мне правильным. В конце концов я пришёл к логическому расчёту: я был с Целести десять лет, а Элейн — лишь несколько. Я был женат на Целести. У нас был общий дом. Принять вето казалось менее разрушительным, чем отказаться сделать это.

Но оно по-прежнему не казалось мне правильным.

Однажды, я сказал Целести, что я больше никогда не приму вето.

— Почему, — спросила она.

— Ты разбила моё сердце. Ты сделала больно и Элейн и мне. Если что-то идёт не так, приди и поговори со мной об этом. Но больше никаких вето.

Но ущерб нашим отношениям был уже нанесён, хотя нам и понадобилось некоторое время, чтобы это осознать.

Мы с Элейн ухитрились спасти из катастрофического вето свою дружбу. Мы по-прежнему обменивались электронными письмами и общались через интернет-мессенджер. Мы оба отчаянно пытались понять, что же произошло, но к концу года мы по большей части адаптировались к дружбе без любовной составляющей.

Мои отношения с Беллой просуществовали после того вето всего несколько месяцев. В январе 2002-го ей предложили работу в Сан-Франциско и она решила принять это предложение.

Распад наших отношений назревал давно. Когда Белла прилетала, чтоб увидеть меня или я прилетал к ней, чтоб увидеть её, всегда наступал момент расставания и горе накатывало на неё как волна. Я помню, как мы сидели в аэропорту обнявшись, а по её лицу струились слёзы. «Я не хочу быть без тебя», — говорила она. «Я люблю тебя. Это фигово. Любовь не должна причинять такую боль.»

У меня не было слов, которые могли бы что-то исправить. Она не могла выносить жизнь вблизи меня, потому, что наложенные Целести ограничения, с которыми я согласился, были слишком суровыми. Она не могла выносить жизнь вдалеке от меня, потому что мы любили друг друга и это было слишком болезненно. Поэтому она делала единственное, что могла: переехала от меня на расстояние, достаточное для того, чтоб смочь отпустить меня.

Я убедил себя в том, что она делает это исключительно в интересах своей карьеры. Я не признавал роли наших отношений в этом решении.

Наши отношения не надолго пережили её переезд. Расстояние слишком сильно давило на нас. Она пару раз приезжала ко мне, но слёз каждый раз было столько же, сколько и улыбок. Нам с ней не было позволено узнать то, на что мы были способны: почти десять лет наши отношения жили под Дамокловым мечом. Даже без явного ущерба, нанесённого использованием права вето, простое знание того, что кто-то другой может приказать нам расстаться, медленно разъедало фундамент наших отношений. Я сказал Целести, что не приму нового вето, но было слишком поздно: мы с Беллой прожили годы в тени вето и урон уже был нанесён.

Официальное завершение наших отношений произошло в телефонном разговоре. Он был коротким, почти деловым. Белла прямо сказал, что она не может оставаться моей партнёршей, пока я остаюсь с Целести, и пока наши отношения происходят на расстоянии. Она сказала, что готова оставить дверь открытой для будущих отношений, если вдруг мы когда-нибудь будем жить неподалёку, но только если со мной не будет Целести. Что есть слишком много всего, чего ей нельзя говорить и делать. Она пыталась десять лет, но оказалось просто невозможно построить со мной отношения, приносящие ей счастье до тех пор, пока я обременён ограничениями, не позволяющими ей быть со мной близкой.

В Сан-Франциско она начала встречаться с мужчиной, блестящим и эксцентричным разработчиком встраиваемых систем и робототехники, обладавшим неортодоксальным вкусом во всём: от музыки до стиля отношений. Мы с ним подружились. В итоге эти двое поженились.

Я принял тот факт, что отношения закончены, но много лет пытался понять ­— почему Белла завершила их. Я думал: мы были вместе десять лет, почему, после всех этих лет, ситуация стала такой, что она больше не могла быть со мной? Я не понимал это, и было трудно примириться с тем, что мне надо принять завершение отношений, не понимая, в чём его причина. Мне хотелось завершенности, что означало для меня понимание того, что именно пошло не так. Но в тот момент мой взгляд на мир не мог приспособиться к пониманию этой причины. Для того, чтоб понять и принять причины, которые сделали наши отношения неприемлемыми для неё, мне потребовалось много времени. И развод.