Эми Хармон - Такая разная Блу (ЛП)

— Из Вилли?

— Да, из Вилли, — подтвердила я, стараясь не улыбаться. — Вилли Нельсон — один из величайших авторов песен всех времен.

— Что ж, — произнес Уилсон, почесывая затылок. — Полагаю, я не совсем знаком с его… творчеством.

Он был так сконфужен, что я не смогла сдержать себя и расхохоталась.

— Вилли Нельсон — ветеран кантри-музыки. Джимми любил его. Они даже были чем-то похожи. Только у Вилли кожа была темнее, и выглядел он не таким обтрепанным. А Джимми носил косу и бандану, но при этом у него было полное собрание альбомов Нельсона. Мы постоянно слушали его песни. — Я почувствовала, что больше не хочу смеяться, поэтому резко сменила тему.

— Есть одна композиция, которая мне особенно у вас нравится, — сообщила я.

— Неужели? Напой-ка.

— Я не умею петь, танцевать и читать стихи, Уилсон.

— Ну совсем чуть-чуть, чтобы я понял, о чем ты говоришь.

Я прочистила горло, закрыла глаза и сосредоточилась на мелодии. Она звучала в моей голове, струясь подобно речному потоку. Она была так прекрасна. Набравшись смелости, я воспроизвела несколько нот. Я чувствовала себя умиротворенно и приоткрыла один глаз, чтобы понять понял ли Уилсон, о чем я говорила.

Лицо Уилсона стало пунцово-красным, и все его тело сотрясалось от беззвучного смеха.

— Даже представить себе не могу, что за песню ты напеваешь, дорогая. Может быть, ты споешь еще несколько нот, пока я не пойму, о чем ты?

— Ну вы и… сволочь! — вскипела я, толкнув его, отчего Уилсон стал смеяться еще сильнее. — Я же говорила, что не умею петь. Сейчас же прекратите!

— Да нет же… ты прекрасно поешь, — прохрипел он, отворачиваясь.

В порыве ярости я принялась передвигать кресло с середины комнаты, показывая, что больше не намерена слушать его игру после того, как он смутил меня.

— Ну перестань, прости. Ну хочешь, я тоже сейчас что-нибудь напою, и ты сможешь отыграться? — Он снова установил кресло под вентиляцией. — Садись и подними ноги, — с этими словами, он мягко усадил меня в кресло, устроив мои ноги на подлокотнике. — Я придумал! Сейчас я схожу за виолончелью и сыграю что-нибудь специально для тебя.

— Мне это неинтересно, — соврала я. Одна только мысль о том, что он будет играть для меня, заставляла мое дыхание замирать и вызывала головокружение. К счастью, он не воспринял меня всерьез, рассмеялся и покинул апартаменты. Я слышала, как он поднялся по ступенькам и как захлопнулась за ним дверь его квартиры. Через минуту Уилсон с виолончелью снова был у меня. Взяв один из кухонных стульев, историк уселся напротив меня и достал инструмент из футляра. Сперва он решил разыграться, а я искоса наблюдала за ним, стараясь ничем не выдать своего нетерпения.

— Превосходно, — очевидно довольный результатом, Уилсон коснулся смычком упругих струн и приступил к поиску нужной мелодии. Наши взгляды встретились. — Когда услышишь ее, дай мне знать.

— Почему бы вам не играть так, как вы это обычно делаете? Я бы просто послушала. — Я перестала притворяться, что мне неинтересно.

— Ты хочешь, чтобы я просто поупражнялся в игре? — резко останавливаясь, уточнил он.

— Да. Просто делайте то, что делаете каждую ночь.

— Я практикуюсь каждую ночь не менее часа. — Его слова звучали как вызов, который я моментально приняла.

— Я знаю. — И это было правдой. — Только называйте названия композиций, которые исполняете, чтобы в следующий раз, когда я буду слушать вашу игру, я знала, что именно вы играете. Это было бы познавательно, — добавила я, зная, что его это развеселит. И развеселило. — Вы же знаете, я очень тянусь к знаниям.

— Да уж, знаю, девушка, которая-не-могла-дождаться-моих-уроков-чтобы-впитывать-в-себя-знания.

Если бы он только знал. Но Уилсон только ухмыльнулся и снова принялся за игру. Ему снова не помешала бы стрижка. Каштановые завитки волос падали ему на глаза, и он нетерпеливо отбрасывал их назад. Его голова была склонена к виолончели таким образом, словно инструмент был его лучшим другом и нашептывал ему на ухо какой-то секрет. Смычок ловко скользил по струнам, и Уилсон был полностью поглощён мелодией. Она была такой приятной и волнующей: низкие тона, смешивались с другими. Я едва сдерживала вздох восхищения. Музыка наполнила комнату и проникала в самое сердце, требуя, чтобы ее впустили.

— Тебе знакома эта мелодия? — спросил Уилсон, не отрываясь от игры.

— У Мэри был барашек?

— Все еще ерничаешь? — вздохнул историк, но улыбка все-таки коснулась его губ, и он закрыл глаза, продолжая играть. Я неотрывно следила за ним, поражаясь длине его ресниц и тому, как идет ему однодневная щетина. Выражение его лица было невероятно безмятежным. Казалось, он полностью отдался музыке, которую творил. Почему он стал моим другом? И есть ли на свете мужчины подобные ему? Мужчины, которые любят историю, носят с собой носовой платок и открывают двери перед девушками… даже такими, как я. Нет, я не знала никого, кто мог бы сравниться с ним. Я вновь вспомнила о Памеле и гадала, любит ли он ее.

— Это Брамс, — открыв глаза, сообщил Уилсон. Я кивнула, и он продолжил играть. Одна мелодия сменяла другую, и я тоже позволила себе закрыть глаза и обратиться в слух.

Я чувствовала мир во всем его спокойствии и гармонии. И тут я ощутила толчок. В недоумении я открыла глаза и уставилась на свой живот. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что случилось, и я ахнула.

— Уилсон! Уилсон, скорее сюда. Ребенок… танцует!

Историк оказался рядом быстрее, чем я успела договорить. Он опустился на колени, и я положила его руку на свой живот, чтобы он тоже смог ощутить толчки. Я чувствовала шевеление ребенка и раньше, но так еще ни разу.

— Вот! Вот! Чувствуете!

Глаза Уилсона расширились как блюдца. Мы оба притихли и стали ждать. Толчок, а сразу за ним удар.

— Ау! — рассмеялась я. — Ну уж сейчас вы должны были почувствовать.

Историк переместил руку и прижался щекой к моему животу. В течение нескольких минут его голова находилась в нескольких сантиметрах от моего лица, и я едва сдерживалась, чтобы не запустить руку в буйные каштановые кудри. Ребенок больше не толкался, и Уилсон отодвинулся.

— Это все музыка, — прошептала я, надеясь, что он останется рядом еще хотя бы на мгновение. — Вы сыграли мелодию, которая нам нравится.

Уилсон перевел на меня взгляд, наши лица были так близко друг к другу, что не было ничего естественнее, чем коснуться поцелуем его губ. Так просто… и так недостижимо. Самого преподавателя наша близость, казалось, смутила, и он поспешил отстраниться.

— Это та самая песня? — улыбаясь спросил он.

— Да. Кто ее исполняет? — спросила я.

— Боб Дилан.

— Что? — не поверила я своим ушам. — Я думала, что это какой-нибудь Бетховен или что-то вроде этого. Ну и серость же я.