Эми Хармон - Такая разная Блу (ЛП)

Уилсон легонько стукнул меня по голове смычком.

— Композиция называется «Make You Feel my Love». Это одна из моих любимых песен. Конечно, я играю ее немного на свой лад, но это все равно Дилан, а не Моцарт. Очень лиричная. Послушай. — Уилсон вновь заскользил смычком по струнам, на этот раз сопровождая музыку пением. Его голос был таким же глубоким, как и издаваемая виолончелью мелодия.

— Ну конечно же, — коротко ответила я.

— Что? — не понял он, останавливаясь.

— Вы умеете петь. У вас восхитительный голос. И вы не можете притворяться, что это не так. Господи, вы вообще бываете несовершенным в чем-то? Это так несправедливо.

— Ты не видела меня за вырезанием какой-нибудь красивой вещи из пня, — сухо ответил Уилсон, продолжив играть. А я продолжила слушать, чувствуя, как музыка вдохновляет меня и требует, чтобы я взялась за вырезание.

— Если бы ночью, вы репетировали в подвале, я могла бы слушать вашу музыку и работать. Я бы создала скульптуры ваших мелодий. Мы бы сделали миллионы. И вы были бы моей музой, Уилсон. Кстати, а мужчина может быть музой?

Уилсон улыбнулся, но его взгляд снова заволокло туманом, словно он добровольно жертвовал своей способностью видеть ради моего желания слушать его музыку. Я тоже закрыла глаза, позволяя мелодии нести меня на своих волнах. Час спустя я проснулась в полной тишине. Яблочно-зеленый плед бережно окутывал мое тело, а Уилсон и его виолончель исчезли.

***

После переезда в Пемберли я взяла в привычку добираться до работы пешком. Это не только позволяло экономить на бензине, но и давало некоторую нагрузку. Впрочем, Октябрьская жара и восьмой месяц беременности снова вынудили меня сесть за руль. Однако по понедельникам нужды в машине не было, потому что каждый вечер понедельника в кафе приходил Уилсон. Когда моя смена заканчивалась, я присоединялась к нему, и мы вместе шли домой.

Как-то раз я рассказала ему, что по понедельникам обычно приносила еду Мэнни и Грасьеле, поэтому после их отъезда этот день недели всегда был немного грустным. С тех пор каждый понедельник Уилсон неизменно приходил в кафе. Я изо всех сил старалась не придавать его поступкам значения. Он был ко мне добр и внимателен, и я списывала это на природу его характера. Я никогда не просила его проводить со мной время, никогда не обсуждала это и не обращала на это внимания. Я боялась, что если стану это делать, то уже Уилсон прекратит делать то, что делает.

Моя смена заканчивалась в семь, и в этот понедельник Уилсон пришел точно к ее окончанию. На нем были брюки и закатанная до локтей голубая рубашка. Это была его стандартная форма одежды для школы. Увидев Уилсона, Беф подмигнула мне и отпустила. Я присоединилась к историку с сэндвичем и лимонадом, со вздохом разминая пальцы на ногах и отяжелевшие плечи.

Беф преподнесла Уилсону его стандартный заказ — томаты с сыром-гриль и картошкой фри. Сама хозяйка кафе назвала картофель чипсами, должно быть, для того, чтобы Уилсон чувствовал себя как дома. Он поблагодарил ее и сказал, что блюдо выглядит очень аппетитно. Беф хихикнула, совсем как в свое время Крисси на уроках истории. И я изо всех сил старалась не рассмеяться.

— Похоже, Беф очарована вами, Уилсон. Уверена, вы уже привыкли к подобной реакции. В школе еще нет вашего фан-клуба? Что-то вроде «Мы любим Уилсона».

— Ха-ха-ха, Блу. Я никогда не пользовался большим успехом у девушек.

— Не глупите, Уилсон. Вы были самой любимой темой Мэнни весь первый семестр.

— Но Мэнни не девушка, — мягко заметил историк.

Я фыркнула.

— Ваша правда. Но, пожалуй, я была единственным человеком, который не перемывал вам кости. Это было отвратительно. Даже Беф не устояла перед вами. Кажется, я видела на ее машине значок с надписью «тащусь от британских попок».

От смеха Уилсон подавился едой и потянулся за лимонадом. Мне нравилось смешить его, даже если это представляло угрозу для его здоровья.

Восстановив дыхание, Уилсон взглянул на меня и стал опровергать убеждение о том, что он популярен у женщин.

— Я всегда был ботаником из оркестра. Или как вы тут их называете — тошнотики? Отношения с учителями у меня всегда были лучше, чем с одноклассниками. Я был тощим, очкастым и нескладным. Тем, кто всегда отвечает на уроках и по собственной инициативе моет доску после .

— Ученики и правда это делают? — нетерпеливо перебила я.

Уилсон лишь закатил глаза и продолжил.

— Я никогда не притягивал девчонок, особенно таких, как ты. Так что нет ничего удивительного в том, что я не произвел на тебя впечатления в прошлом году. Впрочем, меня такое положение вещей устраивало. Я никогда не ставил девушек в приоритет. Только не пойми меня неправильно, я замечаю таких девушек, как ты, просто мне такие девушки не нравятся. Да и я таким девушкам тоже.

— Каких «таких девушек»? Шалав? — Я старалась говорить мягко, притворившись, что подтруниваю над ним. Но я не шутила. Его слова задели меня, однако «такие девушки, как я» всегда умеют совладать со своими эмоциями.

— Нет, Блу, — замотал головой он. — Я не это хотел сказать. Я имел в виду красивых и жестоких девушек, которые вырастают слишком быстро и пользуются такими парнями, как я.

— Ну вот. Об этом я и говорила. О шалавах. — Я отодвинула тарелку и залпом выпила лимонад. Затем я поднялась с места, давая понять, что наша беседа закончена и наш дружеский ужин тоже. Уилсон смотрел на меня в упор, и я подумала, что, должно быть, разозлила его. Это было плохо. Я саркастично улыбнулась ему, медленно обнажая ряд ровных зубов. Дружеская беседа внезапно перестала быть таковой. Он запустил руку в волосы и тоже отодвинул от себя тарелку. Кинув на стол пару купюр, Уилсон встал. Затем, даже не замечая меня, историк направился к стойке. Расплатившись за наш ужин, он покинул кафе. Я помахала Беверли, которая послала мне в ответ воздушный поцелуй.

— Увидимся завтра утром, Блу. Передай Уилсону мое почтение.

Уилсон ждал меня снаружи. Спрятав руки в карманы, он смотрел на то, как заходит солнце. Одной из моих самых любимых вещей в пустыне был закат. Небо, распростертое над низкими западными холмами, переливалось розовыми и фиолетовыми оттенками, постепенно темнея. Может быть, все дело было в том, что Лас-Вегас находился ниже, а Боулдер-Сити выше холмов и ничто не могло закрыть этого неба, которое каждый раз напоминало мне о Джимми и тех временах, когда я еще не была жестокой и мне не нужно было становиться взрослой слишком скоро. Когда я подошла, Уилсон не сказал ни слова, лишь двинулся вперед в полной тишине. Из-за своих размеров я передвигалась вразвалку, но Уилсон умерил свой шаг, как делал всегда по пути домой.

— Зачем ты это делаешь? — внезапно спросил он. Я знала, что все это время он боролся с гневом.