Евгения Перова - Другая женщина

– На меня?! – изумилась Ирка.

– Да. Сейчас и я вижу – есть сходство, особенно на этом эскизе. Я долго искал что-нибудь подобное. Отец очень хотел вам подарить! Музеи не продают, а то бы он, глядишь, эрмитажный портрет купил. Ну вот, к счастью, нашлось на Christie’s. Все есть: экспертиза, провенанс, страховка, дарственная.

– Да, я документы на работе оставил, в сейфе. – Андрей с удовольствием запрятал бы в сейф и картину. Он надеялся, что Ирка не станет спрашивать о ее стоимости, которая вообще-то была намного больше так и не доставшегося ей миллиона евро. Но Ирка пока не думала об этом.

– А что, неужели Иван Петрович увлекался живописью?!

– Да не особенно. Это я искусствовед, как и мама. Специалист по французским импрессионистам. Ну, отец и заинтересовался, чем сын занимается, стал альбомы смотреть, я даже в Париж его свозил – Лувр, д’Орсе. И вот – запал на Жанну Самари! Это она, говорил, то есть вы, Ирина! Ваши глаза. Он вообще был удивительный человек, отец. Образования никакого особенного не имел, но столько читал, я даже удивлялся. Сначала удивлялся. И все ему было интересно, в его-то годы. Эх, говорил, вот она – жизнь-то, только началась, а помирать надо. Он после первого инсульта на удивление быстро оправился и жил только этим портретом, его поисками. Но второго инсульта уже не пережил. А вы, похоже, были его последней любовью.

Ирка вдруг заплакала – слезы так и брызнули! Заплакала, полезла целовать Бориса, потом Андрея…

– Ну, во-от! Синичка, не надо…

– Я не буду, не буду! Просто так жалко! Всех! И Ивана Петровича, и вас! Я приму, конечно, приму! Спасибо! Это так трогательно, просто невозможно! – И она зарыдала с новой силой, но тут в детской завопил Антипка, и Ирка помчалась к нему. Мужчины выдохнули – один с картиной, другой с кошкой в руках.

– Нет, все обошлось гораздо лучше, чем могло быть! Но если она узнает, почем нынче Ренуар, мне точно не жить! – Андрей потрепал кошку по голове: – Да, Зайка?

– Мрряв!

– Ну вот.

– А вы не говорите ей.

– Да она сама в Интернет влезет и узнает!

– Ну, скажите, не знали.

– Да я врать совсем не умею…

Проводив Бориса, Андрей вернулся на кухню, где Ирка задумчиво разглядывала портрет.

– Андрюш, а куда мы его повесим?

– Давай пока в коробку уберем, а завтра подумаем, ладно? – А сам вздохнул: придется квартиру на сигнализацию ставить. До сих пор не удосужился, да и что у них красть – книги? Шкафы? Так их еще от книг освободить надо…

– А что, правда она на меня похожа? Или я на нее?

– Ты знаешь, да, есть что-то такое… труднообъяснимое! Подбородок у нее тяжеловат, губы немного другие, хотя тоже с улыбкой, как у тебя. Но вот скулы, нос, брови… Нет, брови меньше похожи. И рыженькая она, как ты сейчас, с челкой. Но особенно – глаза! Глаза точно твои. Разрез, ресницы… взгляд…

– У нее же карие!

– А у тебя какие?

– Ну, такие… зеленовато-серые, что ли.

– Ты знаешь, я никогда не мог понять, какого они у тебя цвета, правда. Потому что меняются все время, как поверхность воды – то туча, то солнце, то дождик, то волна. Переливаются! А вот на нее сейчас посмотрел и подумал, что в глазах пламя свечи отражается. Вот и у тебя так, все время пламя свечи в глазах.

– С огоньком, значит? Да? – Ирка улыбалась.

– Ты – точно с огоньком!

– Ой! Да подожди, Андрюш! Ну пусти. Прибраться надо, и вообще, где наша Зайка?

– А Ослик?

– Ослик спит вовсю. Поищи Зайку, а то она такая мелкая – хорошо хоть светленькая, видно ее.

– Ир, скажи… А ты… ты не жалеешь? Что отказала Чембарцеву? Жила бы сейчас в Швейцарских Альпах…

– Опять ты за свое! Вот любитель пилить опилки! Я никогда ни о чем не жалею, потому как – бесполезно.

– Нет, но все-таки? Не из-за того, что деньги немереные, а из-за него самого?

– Из-за него самого? Не знаю… Все-таки он мне в отцы годился, а то и в деды… Но, пожалуй…

– Что?!

– Ну, если б он так не тыкал мне в нос своими деньжищами, я могла бы… наверно… пожалеть его.

– Пожалеть?

– Ну да. По-женски. Как тебя Варька пожалела.

Андрей охнул, поперхнулся, закашлялся и покраснел – прямо до слез! Ирка постучала его по спине:

– Эй, ты что?! Дать воды?

– Нет… ничего. Это я так… от неожи… от неожиданности. Откуда ты знаешь-то?! Я ж не рассказывал тебе! Неужели она…

– Да нет, я сама догадалась. Варька ни словечком не обмолвилась. Я вовсе не собиралась тебе говорить, а то опять распереживаешься, но как-то само вырвалось.

– И как ты догадалась?! Это что, заметно со стороны?

– Нет, что ты! Совсем не заметно. Но я почему-то сразу поняла, как только Варьку увидела. Нет, не так! Сначала я приревновала. И сама удивилась. А потом вдруг пришла эта мысль, что она могла… тебя пожалеть.

– Ну да, так и было. Всего один раз. Я после смерти Тани… в общем… слетел с катушек. Ну и… Короче, она меня спасла, Варька…

После похорон, на которые приезжали и Танины родители, и Макс с Ниночкой, Андрей остался совершенно один. Макс ему звонил, конечно, звал к себе. К сороковому дню Андрей совершенно отчаялся. И поехал в Филимоново. Вошел на участок: дом стоит, а Тани нет. Сжечь его, что ли, к чертовой матери?! Стоял, думал, вспоминал. Казалось: если б Таня умерла прежняя, ненавидящая – легче было бы, правда. А потерять ее – после того как нашел! Настоящую Таню! Которая любила его! И которую он снова полюбил…

Всего три года в любви прожили!

Три года – из пятнадцати…

Долго он стоял у дома, потом ноги не выдержали – опустился на колени, сел.

Пошел дождь, потемнело совсем, похолодало.

Дождь перешел в мокрый снег.

Андрей лег на землю, прямо в лужу – лег, свернулся клубком и начал умирать. Он это чувствовал – как утекают постепенно силы, как скукоживается сознание, как наступает тьма. Как душа отлетает…

– Андрей! Тебе плохо?! Да что ж это! – Голос доносился откуда-то издалека, из очень далекого далека. Варька пихала его, толкала, трясла: – Ты что, пьян, что ли?! Вставай, слышишь?! Вставай же ты! Я не подниму тебя, не дотащу! Ах ты горе какое!

Она приехала с работы, увидела машину Андрея, подумала: зайдет, значит. Поела, дела какие-то переделала. Поздно уже, темно. Решила – уехал. Но выглянула все-таки за калитку: машина стоит, Андрей так и не зашел! Ночь на дворе, погода мерзкая. Где ж он? В доме? Что там делать-то – без света, без тепла? Испугалась, вернулась за фонариком, побежала на тот участок – и наткнулась на его почти бездыханное тело, лежащее в луже – еще чуть, и захлебнулся бы!

Кое-как она подняла Андрея, повела к дому, втащила на крыльцо, потом в комнату, усадила, начала снимать куртку, ботинки, мокрые насквозь джинсы… Он все заваливался, тогда Варька с силой ударила его по щекам – раз, другой! Очнулся, слава богу. Налила ему ванну, принесла водки, заставила выпить, уложила в постель. От горячей воды и водки Андрею почему-то стало чудовищно холодно, он дрожал, не переставая, и тогда Варька разделась и легла рядом с ним: обняла, согрела и утешила. Как умела. Утром Андрей проснулся как новый. Не чихнул, не кашлянул! Только не мог смотреть Варьке в глаза – а она вела себя так, как будто ничего такого и не случилось, все как всегда. Съел огромную яичницу, выпил кофе и вздохнул: