Филип Сигэл - Инсценированный разрыв (ЛП)

В то время как Стив ужасно обращается со щеткой, Эзра ловко управляется с камерой, пробуя интересные ракурсы. Даже установил ее на баскетбольном кольце, чтобы снять пару кадров сверху. Для того чтобы сделать кадр со свипованием, он медленно по диагонали спускался с трибуны, приближая изображение Хаксли и Стива. То, что начиналось так обыденно, превратилось в произведение искусства. Даже диалог Хаксли стал смешным. Наблюдать за человеком в своей стихии – ни с чем несравнимое зрелище. Даже сейчас он сидит на корточках и выбирает лучший кадр, совсем не обращая внимания на пот, струящийся по лицу. Жаль, что у меня нет любимого дела, которому я могла бы так страстно отдаваться. Ну, не считая разбивания пар.

– А затем ты говоришь: «Вау! Теперь пол невероятно чистый» и показываешь большой палец, – произносит Хаксли. – Ну как, Эзра?

Тот молчит. Видимо, этот «изумительный» сценарий писал не он.

– Не знаю, звучит как-то по-дурацки, – говорит Стив.

Хаксли поворачивает голову, разминая шею, и с силой сжимает щетку.

– А мне кажется, что очень мило и весело.

– Но не смешно.

Я замираю на своем месте, на случай если Хаксли начнет изрыгать пламя.

– А что ты думаешь, Эзра?

– Хм... – Эзра пытается подобрать правильное слово. Ну, правильное слово, конечно, « не смешно », но нужно подобрать что-то другое. – Если позволишь, мы могли бы немного изменить сценарий.

– То есть, тебе он тоже не нравится? – Хаксли скрещивает руки, готовая выплеснуть на него весь свой гнев.

– Нет, – заикается Эзра. Но Хаксли не отступает.

– Думаю, что все не так плохо, – говорю я. Все поворачиваются в мою сторону. – Если ты произнесешь эту фразу с абсолютно серьезным выражением лица, а потом поднимешь большой палец вверх, то публика будет безудержно хохотать.

– Мне нравится, – соглашается Хаксли.

– Так и сделаем, – кивает Стив, затем машет рукой Эзра, чтобы тот приготовился.

Эзра кладет руку мне на поясницу.

– Ты моя спасительница, – шепчет он. Его губы всего на секунду касаются моего уха, и моя кожа сразу же покрывается мурашками.

Я поднимаю микрофон, и Эзра говорит:

– Начали!

Вместо того чтобы произнести заготовленную фразу, Стив с озорной улыбкой хватает Хаксли сзади и начинает ее кружить. Сначала она вскрикивает от неожиданности, а потом ей становится весело. Волосы Хаксли разлетаются во все стороны, она хихикает. Я просто не узнаю ее. Хаксли сейчас – не Хаксли, а обычная девчонка, которая отлично проводит время со своим парнем.

***

Мы продолжаем снимать еще в течение часа, а затем Хаксли говорит закругляться. Они со Стивом уходят домой, а я остаюсь помочь Эзра собрать оборудование. Я стою, массажируя плечи. Держать над головой гигантский микрофон три часа оказывается неимоверно тяжело. Но благодаря постоянным тренировкам СТА, я выдержала это с большей легкостью, чем ожидала.

– Думаю, все прошло хорошо.

– Определенно «хорошо», – говорит Эзра. – Вот для чего изобрели редактирование.

Может, Стив с Хаксли и разыгрывают отличные шоу в коридорах школы, но в ближайшем будущем Оскар им явно не светит. Он монотонно говорил и заметно нервничал, а она переигрывала и каждую строчку произносила так, словно заводила всех на митинге. Тем не менее, они очень мило смотрелись вместе, особенно, когда обменивались улыбками. В этом уж они были профессионалами.

– Хотя такие режиссеры как Кевин Смит и Гас Ван Сент работали с непрофессиональными актерами и у них все получилось, – говорит он.

– Верно!

– Ты ведь не имеешь понятия, кто они, – Эзра наматывает шнур на кулак и скрепляет его резинкой.

Я отрицательно качаю головой.

У него ум, как киноэнциклопедия. Это просто невероятно. Редко выпадает возможность поговорить с экспертом о том, что он любит. И почему Вал считает это скучным.

– А как ты начал увлекаться кино?

– Не знаю. Просто так получилось.

– Это не ответ. Ты поразительно много знаешь о киноиндустрии, а с камерой ведешь себя, как ребенок в магазине со сладостями. К этому просто так не приходят.

– Но это так, – уверенно заявляет он, явно ненастроенный на обсуждение.

– Я не хотела совать нос в твои дела, мне просто любопытно.

Никогда не видела, чтобы Эзра так замыкался. Я в тишине разбираю микрофон и складываю его в кейс.

– Прости, – говорит он, присаживаясь на трибуну. Его ореховые глаза темнеют, как небо перед грозой. Он упаковывает камеру в сумку, а потом смотрит на меня, будто готов рассказать нечто важное, но не уверен, что мы настолько близкие друзья.

– Развод моих родителей был очень тяжелым, а по напряженности походил на игру «Война Роз», – произносит он. Я никак не комментирую. – Я мог услышать их крики от дороги. Мог проснуться ночью от звона битой посуды. И этот шум никогда не прекращался, – его пальцы нервно теребят подвеску. – Чтобы его заглушить, я надевал наушники, включал фильм на компьютере и на какое-то время отключался от всего этого. Я каждый день ходил в библиотеку за дисками: классика, куча романтических комедий. И все это для того, чтобы не превратиться в полного циника. Ну, вот так я и стал киноманом.

– Я так сожалею. Я не знала.

Ни разу за все время, что я видела его в школьном холле и разговаривала с ним, он не дал ни единого намека, что у него дома такая ситуация. Интересно, какие трудности скрывают другие одноклассники. Никогда больше не буду жаловаться на своих родителей.

– Я выжил.

Он облегченно вздыхает, как человек, который избавился от реальных проблем.

– Даже не могу себе этого представить, – я присаживаюсь рядом с ним.

– Можешь, – говорит он.

– Что?

Он проводит рукой по волосам и чешет затылок. Вблизи его волосы вовсе не выглядят растрепанными, а скорее похожи на блестящие пряди, спутанные замысловатым образом.

– Вспомни, что было с твоей сестрой, когда...

Моя грудь сжимается. Я и забыла, что рассказала ему о Диане. Я готовлюсь к атаке воспоминаний, летящих ко мне.

– Было не очень, – я пытаюсь обратить все в шутку, однако нынче и моя актерская игра не получит никаких наград.

– Ты можешь мне все рассказать, – кладет он руку на мое колено. Его глаза, словно умоляют меня об этом. – Пожалуйста.

Я сопротивляюсь. Зачем вспоминать прошлое? А потом я смотрю ему в глаза и... в них нет и намека на какие-то скрытые мотивы или желания узнать сплетни. Он искренне сопереживает. В голове раздается крик Дианы.

– Было так ужасно, – мой голос едва слышен. – Мы с мамой помогали Диане надеть платье, когда он позвонил. Она была такая красивая. А я была так взволнована, наверное, даже больше нее. Ее подруги коллективно вздохнули с умилением, пока Диана разговаривала по сотовому. Вдруг телефон выскользнул из ее рук и с громким стуком приземлился на пол, лицо сестры стало мертвенно-бледным, и она сказала, что свадьбы не будет, – мои руки начинают дрожать, и я встряхиваю их, чтобы это прекратить. Эзра сильнее сжимает мое колено. – Потом она зашла в мамино ателье и минут десять рассматривала себя в зеркале. Она ничего не говорила, просто пристально смотрела. А затем Диана заперлась в комнате и начала плакать. Это было скорее похоже на крики раненого животного, чем на плач, – я затыкаю уши, голова пульсирует. – Мама стучала в дверь, умоляя Диану открыть, а потом сползла на пол и тоже начала рыдать. Это было похоже на эпидемию. Никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так ревел, – мой голос дрожит, но я стараюсь сдержать слезы. – Он даже не знает, какую боль ей причинил. И, скорее всего, ему все равно.