Эль Кеннеди - Сделка

Когда-то этот испепеляющий взгляд и красные щеки заставляли вздрагивать и меня. Но это время прошло. В шестнадцать лет, когда я уже был выше и тяжелее отца, я понял, что мне больше нечего его бояться.

Никогда не забуду его взгляд, когда я впервые дал ему сдачи. Его кулак уже несся к моему лицу, и в какое-то мгновение на меня снизошло просветление, и я понял, что могу блокировать удар. Что мне больше не надо стоять столбом и принимать оскорбления. Что я могу дать ему отпор.

Я так и сделал. До сих пор помню, как приятно саднили костяшки после того, как врезал ему в челюсть. Хотя он и взревел от ярости, но все равно испытал шок, и в его глазах отражался страх, когда он пятился.

Вот тогда он в последний раз поднял на меня руку.

– Что ты собираешься сделать? – насмешливо спрашиваю я, кивая на его кулаки. – Ударить меня? Что, надоело третировать эту милую женщину?

Он каменеет.

– Думаешь, я не знаю, что ты превратил ее в боксерскую грушу? – цежу я сквозь стиснутые зубы.

– Закрой свой поганый рот, мальчишка.

Ярость во мне кипит и выплескивается наружу.

– Да пошел ты, – бросаю я. Я учащенно дышу, глядя в его расширившиеся глаза. – Как ты можешь поднимать на нее руку? Как ты можешь поднимать руку хоть на кого-то? Проклятье, да что с тобой такое?

Он надвигается на меня, но останавливается, когда между нами остается полметра. На секунду мне кажется, что сейчас отец и в самом деле ударит меня. Я даже хочу, чтобы ударил. Тогда я смогу ударить в ответ. Разбить кулаки о его лицо и показать ему, каково это, когда тебя бьет тот, кто, по идее, должен любить.

Я не двигаюсь с места, мои ноги будто приросли к полу, руки опущены. Как бы сильно мне ни хотелось врезать ему, я никогда не опущусь до его уровня. Я никогда не потеряю контроль над собой и не стану таким, как он.

– Тебе нужна помощь, – сдавленно говорю я. – Серьезно, старик. Тебе нужна помощь, черт побери, и я очень надеюсь, что тебе ее окажут до того, как ты искалечишь эту женщину.

Я выхожу из кабинета. У меня дико дрожат ноги, и мне странно, как они доносят меня до кухни, где Ханна ополаскивает тарелки, а Синди загружает посудомойку. Когда я вхожу, обе женщины смотрят на меня, и обе бледнеют.

– Синди. – Я откашливаюсь, но комок в горле остается. – Сожалею, но я вынужден похитить Ханну, нам пора ехать.

После паузы Синди быстро кивает.

– Хорошо. С остальным я сама справлюсь.

Ханна закрывает кран и медленно идет ко мне.

– Ты в порядке?

Я мотаю головой.

– Ты могла бы подождать меня в машине? Мне нужно поговорить с Синди.

Вместо того чтобы выйти, Ханна подходит к Синди, секунду колеблется, и потом тепло обнимает ее.

– Огромное спасибо за ужин. С праздником.

– С праздником, – с вымученной улыбкой тихо говорит Синди.

Я достаю из внутреннего кармана пиджака ключи от машины.

– Вот. Заведи, пусть прогреется, – говорю я Ханне.

Она выходит без единого слова.

Набрав в грудь побольше воздуха, я подхожу почти вплотную к Синди. К моему ужасу, она опять вздрагивает, как вздрагивала весь вечер. Словно поговорка «каков отец, таков и сын» для нее непреложная истина. Словно я хочу…

– Я не причиню тебе вреда. – Мой голос растрескивается, как скорлупа у яйца. Мне противно от того, что я вынужден уверять ее в очевидном.

В ее глазах появляется паника.

– Что? Ах, дорогой, нет. Я даже не думала…

– Нет, думала, – тихо возражаю я. – Ничего страшного. Я не обижаюсь. Я знаю, каково это… – Я сглатываю. – Послушай, у меня не так много времени, потому что мне нужно убраться отсюда прежде, чем я совершу нечто такое, о чем потом пожалею. Но я хочу, чтобы ты кое-что уяснила.

Она явно испытывает неловкость.

– Ты о чем?

– Я… – Я снова сглатываю и прямиком перехожу к сути, потому что ни ей, ни мне совсем не хочется, чтобы отец застал нас за этим разговором. – Он бил и меня, и маму, понимаешь? Он оскорблял нас физически и словесно, долгие годы.

Ее губы приоткрываются, но она не произносит ни слова.

Я с тяжелым сердцем заставляю себя продолжить:

– Он нехороший человек. Он опасен, жесток и… он болен. Не надо мне рассказывать, что он вытворяет с тобой. Хотя, может, я и ошибаюсь, и отец ничего не вытворяет, но я все же думаю, что он творит всякие бесчинства, потому что вижу, как ты вьешься вокруг него. Я тоже так себя вел. Каждое мое действие, каждое мое слово… все шло от страха, потому что я дико боялся, что он снова изобьет меня до смерти.

Ее ошеломленный взгляд – достаточное для меня подтверждение.

– Как бы то ни было, – со вздохом говорю я, – я не собираюсь утаскивать тебя отсюда или звонить копам и сообщать о бытовом насилии. Это не мой дом, поэтому я не буду вмешиваться. Но мне нужно, чтобы ты кое-что усвоила. Первое: ты ни в чем не виновата. Не вини себя, потому что вся вина лежит на нем. Ты не сделала ничего, что могло бы вызвать его критику и словесные нападки. Не думай, будто ты не оправдала его ожиданий – его ожидания просто невозможно оправдать, черт побери. – Моя грудь так сильно сжимается, что болят ребра. – И второе: если тебе что-нибудь понадобится, что угодно, обязательно звони мне, ладно? Если понадобится поговорить, или ты решишь уехать от него и тебе понадобится помощь для переезда, позвони. Или если… он что-нибудь сделает с тобой, и тебе понадобится помощь, позвони. Обещаешь?

Похоже, Синди потрясена. До глубины души. Она часто-часто моргает, как будто пытается сдержать слезы.

На кухне воцаряется тишина, как в доме с покойником. Синди просто смотрит на меня, часто моргает и теребит рукав своего жакета.

Проходит, кажется, вечность, прежде чем она неуверенно кивает и шепчет:

– Спасибо.

Я сажусь на водительское сиденье. Из воздуховодов дует горячим воздухом. Ханна уже завела двигатель и пристегнулась, словно ей, как и мне, хочется поскорее убраться отсюда.

Я трогаюсь с места, выезжаю на подъездную аллею и давлю на педаль газа, – спешу увеличить расстояние между мной и этим домом. Если мне повезет и в один прекрасный день я буду играть за Бостон, я поселюсь как можно дальше от Бикон-Хилла.

– Это было… немного жестко, – замечает Ханна.

Я непроизвольно смеюсь.

– Немного?

Она вздыхает.

– Я старалась быть дипломатичной.

– Не заморачивайся. Это было кошмаром от начала и до конца. – Я так сильно сжимаю руль, что костяшки моих пальцев побелели. – Он бьет ее.

Наступает молчание, но когда Ханна заговаривает, я понимаю, что мои слова не вызвали у нее удивления, только сожаление.

– Я так и думала. У нее на кухне задрались рукава, и мне показалось, что на запястьях у нее синяки.

Эта новость вызывает у меня новый приступ гнева. Черт возьми! В глубине души я надеялся, что ошибаюсь насчет Синди.