Дарья Биньярди - Любовь надо заслужить

— Ах да! Мы его смотрели, хороший фильм.

— Ты помнишь, как звали главную героиню?

— Майя, кажется.

— Молодец. Забавно, правда?

— Думаешь, это символично?

— Нет, естественно, но вполне подходит для моего детектива.

— Если не приеду сегодня, увидимся завтра вечером?

— Завтра я ужинаю с Микелой Валенти, девушкой Майо.

— С кем?

— Она была девушкой Майо. Мы встретились сегодня утром, интересный персонаж. Работает логопедом. Пригласила меня поужинать завтра. Сегодня она выкроила час, но ничего не успела рассказать, только эпизод про бабушкину связь с префектом, об этом же говорил и Д’Авалос.

— А говоришь, мало. Столько всего узнала за один день! Все, я побежал, случилось что–то серьезное, Инноченци говорит, что там, в Пиластро, убиты двое… я перезвоню. Поесть не забудь.

— Да, да… здесь удивительная макаронная запеканка… попробуешь. А ты не ешь много. Потом расскажешь про Альму.

— Ты скажешь ей про префекта?

— Давай об этом потом.

— Целую.

— И я тебя.

Стою перед гостиницей и размышляю, не взять ли в номер парочку этих замечательных запеканок… Бар напротив как раз закрывается, надо спешить.

— Если еще остались, дайте две макаронные запеканки с собой, пожалуйста, — прошу я девушку, которую Луиджи назвал Изабеллой.

На ней приталенное черное пальто, почти до пят. Губы накрашены красной помадой, черные волосы подобраны наверх в высокую элегантную прическу. Она хлопочет у кассы, а белокурая официантка подметает пол. Около восьми, но в баре пусто — это не то место, куда приходят пропустить стаканчик перед ужином.

— Есть, но холодные. Хочешь, разогрею? Ты где собираешься ужинать? — говорит со мной так, будто мы сто лет знакомы.

— В номере, в гостинице напротив.

— Если не будешь ужинать прямо сейчас, попроси потом разогреть в гостинице, бар там открыт до одиннадцати, есть микроволновка. Захочешь, тебе принесут и свежевыжатый сок.

— Я как раз подумала, что сегодня малыш остался без витаминов, — киваю я на свой живот, стараясь поддержать дружеский тон разговора.

— Разве не девочка? — спрашивает скорее с любопытством, чем с удивлением.

— По правде говоря, не знаю. То есть, я думаю, да, но не уверена.

— Понятно, — улыбается она так, будто хочет сказать: «Понятно, что ты странная, но мне такие симпатичны».

Мне нравится Изабелла. И нравится ее стиль: у нее оригинальный вкус. Я думаю, она чуть–чуть моложе меня.

— Мне сказали, ты — актриса.

— На каждый роток не накинешь платок, — отшучивается она. — Пытаюсь, скажем, так. Но сейчас я безработная.

И добавляет:

— Что делаешь вечером?

Такого вопроса я никак не ожидала.

— Может, пойду в кино. В «Аполлоне» идет фильм, который я уже видела, но не прочь посмотреть еще раз.

На самом деле я просто хочу посидеть в кинотеатре там, где был Майо перед своим исчезновением, но мне не хочется объяснять это Изабелле. Вот почему меня так поражает ее фраза:

— А Майо был на дневном сеансе, не на вечернем, если тебе это важно.

Откуда ей известно про Майо?!

— Извини, я думала, ты хочешь пойти в кино именно поэтому… Мама сказала, что утром вы были у кинотеатра… Ты — Антония, да? А я — дочь Микелы, старшая. Красавица и дура.

Изабелла театрально кривит губы и протягивает мне руку.

Значит, дочь Микелы, теперь все понятно.

— Когда же она тебе сказала?

— Сегодня днем. Иногда она забегает сюда выпить капучино, в перерывах между пациентами. Она сказала, что ты пишешь детективы и что завтра вы ужинаете вместе.

— А как ты поняла, что это я?

— Беременная, около тридцати, длинные волосы. В Ферраре все друг друга знают. Никто, кроме туристов, не обедает в баре, а ты на туристку не похожа.

— Двадцать три недели.

— Что?

— У меня срок — двадцать три недели. Ты — единственная в Ферраре, кто заметил мою беременность. Твоя мама рассказывала тебе про Майо?

— Она сказала, что он первый парень, который ее поцеловал, что умер лет тридцать назад и что ты, его племянница, очень на него похожа.

Мне она этого не говорила. Сказала только, что я не похожа на Альму.

Как же я забыла, что я — племянница Майо! Микела была взволнована и после нашей встречи рассказала обо всем дочери, что же здесь странного? Интересно, Луиджи знает, что Изабелла — дочь Микелы? Он утверждает, что все знает, он просто не может не знать. Тогда почему мне ничего не сказал?

Изабелла кричит блондинке, чтобы та, уходя, проверила жалюзи. Говорит, что спешит, и, коснувшись моей руки, добавляет:

— Прости, если сказала лишнее… мне надо бежать… пока. — Уже в дверях оборачивается: — Будь добра, не говори моей маме, что я сказала тебе про Майо, — и идет быстрым шагом по проспекту Джовекка в своем черном развевающемся пальто, оставив меня с пакетом, за который я так и не заплатила.

Официантка машет шваброй:

— Ступайте себе, заплатите завтра, касса все равно закрыта. — У нее усталый голос.

В этом городе я всего чуть больше суток и, кажется, начинаю его узнавать. Нет, скорее так: начинаю понимать, что узнать его будет непросто.

Сообщение на телефон приходит в тот момент, когда я закрываю в номере ставни. Хорошо бы от Лео, что он едет. Но нет, от мамы: «Как странно, что ты в Ферраре! Умница, делай то, что подсказывает сердце. Спокойной ночи, цыпленок».

Как давно она не называла меня «цыпленком»!

Мамочка, как бы я хотела, чтобы ты была счастлива.

С тех пор, как ты рассказала мне про Майо, я постоянно думаю, как бы сложилась твоя жизнь, если бы не эта история. Родила бы ты ребенка в двадцать лет от такого мужчины, как мой отец? Наверное, нет. Значит, я не появилась бы на свет. Не знаю, могу ли пожертвовать собой для твоего счастья, все–таки я рада, что родилась.

Отвечаю: «Спасибо, мама, спокойной ночи! P. S. Феррара — прекрасный город».

В ответ получаю сообщение: «Завтра будет солнце, пообедаем у городских стен?»

Мама приедет сюда? Так неожиданно! Даже не знаю, радоваться или волноваться, и тут понимаю, что сообщение не от Альмы, а от Микелы. Она решила перенести нашу встречу на обед, что ж, тем лучше, сможем поужинать с Лео.

Пишу Лео: «Завтра вечером я свободна. R S. Альма прислала утешительную эсэмэску. Ты — гений». И как раньше люди жили без эсэмэсок?

Я смертельно устала, должно быть, потому, что мы ездили на море. Засыпая, вижу перед глазами красные гвоздики на белой мраморной плите.

В тот день, когда Майо сломал руку, мы были на пьяцца Ариостеа одни, катались на новых роликах. Отец ни за что не отпустил бы нас так далеко, но мама нам доверяла, особенно мне. Мне было одиннадцать лет.

Ролики были с какими–то особыми колесиками, очень быстрые. Конечно, мне бы хотелось, чтобы кто–то из родителей научил нас кататься, но мама в тот месяц работала после обеда, а отца вообще не было дома. Случалось, что он плохо себя чувствовал, и мы знали, что в такое время ему не надо мешать и что лучше ему побыть в деревне, «полечиться у реки», как он говорил.