Доктор Нонна - Бентли для королевы

– Не надо, я в норме.

– Послушай, девочка моя. – Зинаида сама понюхала нашатырь и тряхнула головой. – Грех так говорить, но это счастья и для тебя, и для ребенка, что он умер. Ушел в другой мир ангелом. А тебе он был бы в тягость. Ты еще родишь, поверь мне, я много навидалась.

В Калининград Натали ехала с окаменевшим лицом. В автобусе и поезде с ней пытались познакомиться какие-то ребята и мужчина в возрасте, но она смотрела на собеседников таким пустым взглядом, что им становилось не по себе, и игривый разговор прекращался.

Ее определили в камеру предварительного заключения.

Войдя в тюремное помещение, Наташа поразилась его убожеству. Серые, облезлые стены, зарешеченное узкое окно под самым потолком, двухъярусные нары с ветхим постельным бельем в выцветших цветочках и огромными черными печатями ОМ № 216/9. Из-за последнего номера тюрьму прозвали «девяткой».

За столом, стоявшим посередине камеры, сидели три женщины. Две из них были обыкновенные, лет по тридцать тетки в старых спортивных костюмах. Одна курила папиросу, вторая выщипывала брови, глядя в маленькое круглое зеркальце.

Третью, кроме как «молодая дама», назвать было нельзя. Изысканная красавица в шелковом халате, никак не вписывавшаяся в здешнюю обстановку. При внешней хрупкости она была очень спокойна и размеренно втирала в кожу рук и шеи ароматный крем. На появление Наташи среагировала благосклонно.

– Нюра, будь добра, уступи место у окна девочке! Чего же ты встала, страдалица? – обратилась она к Наташе. – Проходи, будем знакомиться. Нюра, давай быстрее!

– Прямо щас, – лениво отозвалась женщина. – Только брови подщиплю.

– Не хами! Быстро встала, собрала белье с верхнего яруса и перенесла вниз. Видишь, девушка не в себе, худенькая, да еще и бледная, ей солнце нужно.

Неповоротливая Нюра тяжело встала и лениво скатала матрас с одеялом.

Стоя посередине камеры, Наталья не знала, что ей делать.

– В ногах правды нет, проходи. А что это у тебя маловато вещичек?

Красавица привычным жестом достала сигарету и щелкнула необычной позолоченной зажигалкой, так соответствующей ее внешности. Такой вещицы Наташа никогда не видела. Когда зажегся огонек, у девушки почему-то забилось сердце. В голове что-то щелкнуло, и от вида пламени радость и удовольствие разлились по всему ее телу.

– Все сгорело. – Подойдя к столу, Наташа села. – Вот только платье и туфли остались. Зато я теперь свободная.

– Ты попала на нары и считаешь, что стала свободной? – Затянувшись тонкой сигаретой и выпустив дым из ненакрашенных, но блестящих от крема губ, женщина задумчиво продолжила: – Ничего себе была у тебя жизнь, не соскучишься. Рассказывай.

И Наташа начала рассказывать. О том, как и зачем наконец избавилась от своих мучителей, которые лишили ее всего – юности, радости, дружбы, учебы.

– Я бы еще паяльник в задницу вставила твоему говнюку, – серьезно сказала вторая сокамерница, Юля. – Вот я – честная воровка. Тырю в крупных магазинах продукты. Что-то продаю, что-то домой несу. Мой все сжирает и выпивает, а сюда за месяц даже апельсинчика не принес. Вот выйду и устрою ему разбор полетов, чтобы сам бегал и искал себе прокорм.

– В магазинах тырить не грех, никого не подставляешь. – Нюра перестала щипать брови и принялась за волосы на ногах. Их она удаляла тоже пинцетом. – А миллионеров грабануть – вообще святое дело. А я больше по ювелирке работаю. Мы с сестрой заходим в магазин и делаем вид, что будем покупать. Просим дать померить колечко. Из пяти колец одно зажимаем. За браслетами следят строже, но и их можно вытащить. В нашем городе не работаем, гастролируем. А сбываем в проверенном ломбарде. Когда нас взяли, я сестру не выдала, пусть гуляет, она у меня еще маленькая, пятнадцать лет всего. Я за нее любому глотку перегрызу, а тут батя с братьями. Звери!

– Да, душещипательная история. – Эстер плавно затянулась тонкой сигарой с золотым фильтром. – Будем, Натали, над тобой работать. Девочки здесь собрались хорошие, но недолюбленные. Не бойся, я не в смысле секса, я в смысле любви к себе. Будем делать друг из друга красоток. Вон, смотри, Нюрка научилась правильно оформлять брови и бороться с растительностью в местах, где волос не должно быть. А пока скидавай свое застиранное и прокопченное безобразие и надевай мое платье. Девочки, достаем шампунь, расческу и лучшее мыло. Будем делать из замарашки принцессу. Меня зовут Эстер, можно Эсти.

«Какое странное имя… Сказочное», – подумала Наташа.

Через неделю Наташа превратилась из дурнушки в симпатичную девушку. Глаза блестели, волосы начали виться крупными локонами, худоба и бледность теперь выглядели аристократическими.

Она слушалась Эстер с таким благоговением, с таким восторгом! Неосознанно старалась повторять ее движения, манеру ходить и есть, подражала интонациям протяжной речи.

Выглядела Эсти на тридцать, но на самом деле ей было сорок. При ее образе жизни завести детей было проблематично. Сейчас, неожиданно для себя, она начала испытывать к голенастому подростку жалость, перерастающую в материнские чувства.

Всю жизнь, с пятнадцати лет, Эстер была содержанкой. Сначала у ненавистного отчима, который ее кормил, одевал и почти еженощно требовал секса. Она практически в точности повторила первые годы Лолиты, только своему Гумберту, то есть дяде Эрику, она досталась девственной и никакой благодарности к нему не испытывала. Он был толстый, потливый и на тридцать лет ее старше. Мама вышла за Эрика в тяжелые послевоенные годы, когда в Латвии для женщин оставалась только самая черная работа. Она реально оценила его высокую должность главного инженера в порту Вентспилса и хорошую квартиру.

Они прожили вместе пять лет, а потом мама сгорела за три месяца – саркома. Эрик стал постоянно заглядываться на падчерицу. Она была в мать – тонкая, с роскошными волосами до пояса, умела хорошо одеваться и уверенно держаться в любой компании – от дворово-портовой шпаны до солидных сослуживцев Эрика. В английской спецшколе Эсти училась прекрасно, русский, латышский и английский знала хорошо. Была комсомолкой, заводилой, девушкой, не сомневающейся в своей женской бесценности.

Отчим смял ее самомнение за полчаса. Он давно с ней заигрывал, помогал то снять сапоги, то поправить платье на груди, но она только смеялась, не воспринимая его ухаживания всерьез. Он же, привыкший на службе к безотказности подчиненных женщин, наглел с каждым днем.

Через полгода поле смерти мамы, отметив не то зарплату, не то взятку, Эрик приехал домой отвратительно пьяный. Снимая на ходу шарф, пальто, костюм, он ввалился в спальню Эсти и, сорвав одеяло, грубо изнасиловал ее. Эстер сопротивлялась, кричала, после соития даже попыталась разбить об голову отчима лампу, стоявшую на тумбочке, но он был сильнее.