Вера Колочкова - Зов Сирены

Анна стояла у окна, смотрела, как Митя идет по двору к машине. Как старательно обходит лужи, коварно занесенные желтыми кленовыми листьями; сама вчера, не учуяв коварства, угодила замшевой туфлей в лужу. Пропали туфли, зараза. Очень уж ловкие были, учительские. Сочетали в себе удобство и достоинство. Весь день рыскаешь по школе, потом в транспорте пять остановок едешь, потом еще в магазин, и ноги — хоть бы хны… Жалко, да. Это еще поискать надо такие, постараться… Хотя чего она о туфлях! Бог с ними, с туфлями. Всегда почему-то в голову спасительная ерунда лезет, отгоняя тревожные мысли. Вот бы хорошо было и впрямь их отогнать… Не смотреть на Митю в окно, не вздыхать, не думать…

Спина у Мити была напряженной. И в том, как он обходил коварные лужи с листьями, тоже чувствовалось напряжение излишней тщательности. Подошел к машине, открыл дверь, тяжело плюхнулся на водительское сиденье. Даже рукой не махнул привычно, хотя наверняка знает, что она стоит у окна.

Пропадает парень. Пропадает ни за грош, ни за копейку, пропадает на ровном месте. И ничем любимому пасынку не поможешь, можно только смотреть в окно да вздыхать. Беда, беда…

Какое, кстати, слово грубое — пасынок. И звучит отвратительно, как небрежное восклицание: па-сынок… Будто ударное «па» нагло плюет в лицо безысходностью — отделяй, дорогая, мух от котлет! Если не рожала, то и нечего к материнству привязываться! Хотя «мачеха» тоже звучит не сахарком и не белым хлебушком… Хлестко звучит, как пощечина. Мол, наизнанку честно любящим сердцем вывернись, а выше головы не прыгнешь. Злые слова, несправедливые, неправильные.

— Что, Митька ушел? Я слышал, как дверь хлопнула…

Анна ответила не сразу, будто не слышала. Проводила глазами выезжающую со двора Митину машину, откликнулась тихо:

— Да, Паш, ушел… Уехал только что…

И обернулась к мужу. Тот стоял в дверях кухни, потирал сонную вмятину на щеке, глядел страдальчески и в то же время с некой претензией на недовольство. Да, появился у него последнее время этот капризный промельк во взгляде… Будто она была во всем виновата. А может, и не было ничего такого, может, ей показалось. Пашу тоже можно понять — едва выкарабкался из предынфарктного состояния, а тут еще из‑за сына переживай…

— Куда он поехал?

— К Денису.

— Чего ему там, у Дениса, медом намазано? У него, между прочим, дом есть… Вон комната своя… Зачем ты его отпустила?

— Ну, знаешь… Он не ребенок, чтобы его дома под юбкой удерживать. Он состоявшийся мужик.

— Да какой там состоявшийся! В чем состоявшийся? В том, что жену с ребенком бросил? Что с шалавой какой-то связался? И кому он чего доказал?

— Он никому ничего не доказывал, Паш. Он просто влюбился.

— Влюбился? И чем ему Ксюша плоха была, что он в шалаву влюбился?

— Значит, не получилось с Ксюшей. Значит, разлюбил. Или вообще не любил. Это не наше дело, Паша. Слишком тонкие материи, чтобы мы с тобой сейчас походя о них рассуждали.

— И все-таки? Вроде они любили друг друга! Если б не любили, не женились бы!

— Нет, Паша, не все так просто. Я думаю, Ксюша нашего Митьку сразу не любила.

— Вот те раз… А зачем тогда замуж шла?

— Ну… Потому что наш Митя такой… Комфортный, что ли… Многие женщины по этому принципу замуж выходят, искренне полагая, что любовь тут совсем не обязательна. А что? Митя добрый, покладистый, без вредных привычек… И внешне вполне себе симпатичный, и ростом высок, и сложен хорошо… Я думаю, он искренне Ксюшу любил, когда предложение делал. А как иначе? Мальчик, выросший в более-менее благополучной семье, всегда и все делает искренне, без оглядки на «вдруг не получится». Откуда у него эта оглядка возьмется? Все ж по плану — сначала счастливое детство, потом сразу институт, как сам само собой разумеющееся… А в институте поджидает судьба в образе девочки-студенточки, и тоже из хорошей семьи, и со своей установкой из этой семьи — пока учишься, мол, надо обязательно за хорошего мальчика замуж выйти, иначе потом не успеешь, разберут хороших, одна останешься…

— Ну… И что в этом плохого, не понимаю?

— Да ничего плохого, Паш. Разве я о плохом? Я ж о другом… Чего ты раздражаешься и меня перебиваешь?

— Извини, я не хотел. Ну, и что?

— А то… Вот они начинают встречаться, хороший мальчик и хорошая девочка. И все вроде бы замечательно — лекции, кафе, прогулки, да плюс немного плотской любви, пока родители на даче… Но однажды беззаботная студенческая любовь упирается в девочкино как снег на голову: так люблю тебя, что замуж хочу и ребеночка от тебя хочу… И что остается доброму, честному и благородному мальчику? А ничего и не остается, как с головой окунуться в это «люблю, замуж, ребеночка». Нет, я не говорю, что это плохо! Все это прекрасно, конечно же, но… Жизнь все равно свое берет, раскладывает по полочкам. В общем, потом все получается, как получается, резко и вдруг. Как гром среди ясного неба. Или опять же как снег на голову.

— Ну да… Эта Вика и явилась как гром среди ясного неба. Шалава… И откуда она только взялась? Говорил, говорил я ему! Но разве кто родителей слушает? Теперь болтается, как… Цветок в проруби… И ни там, и ни сям! Жил бы тогда с нами, чего по друзьям шататься! Мы ж ему не враги! Что уж теперь-то, после драки кулаками махать!

— Он не будет здесь жить, Паш.

— Да почему?!

— Потому что ему стыдно. Он же тоже… Все чувствует. И твой настрой чувствует.

— Хм… И какой же мой настрой, интересно?

— Настрой на неприятие и досаду, вот какой. Мите и самому от себя несладко, ты пойми… Он не хочет нас обременять…

— Ага. Натворил делов, а теперь — не хочет обременять. Забавно. Погоди, погоди… Еще пару деньков продержится и опять к этой шалаве побежит, поджав хвост… Заколдовала она его, что ли? Говорят, у нынешних девок модно по колдуньям да по знахаркам бегать. А наш и рад стараться, бежит. Куда наколдовали, туда и бежит. К шалаве! Как будто сам собой не управляет! Стыд смотреть.

— Паша, уймись. Прекрати, пожалуйста, я этого слушать не могу. Как ты можешь? Он же твой сын. Комментировать беду все умеют, для этого много ума не надо. Пусть чужие и комментируют, а тебе нельзя. Ты ему не чужой, ты отец.

— А я что? Я ничего… Просто мне больно, Ань. Очень больно. И за Митьку обидно. Ты пойми…

— Да я понимаю, Паш, понимаю. Ладно, прости. Не надо так нервничать, тебе нельзя. Чаю хочешь?