Полина Раевская - Влюблена и очень опасна

– Как не я? – Макарова побелела. На этот раз по-настоящему. – А кто же тогда?

– Олеся Стефановна, войдите, – позвала я громко.

По лестнице спустилась миловидная женщина одного с Макаровой возраста. Ради чистоты следственного эксперимента я «поместила» ее в другой комнате – подальше от врачей «Скорой».

– Ну вот теперь наконец-то все в сборе.

– Мама, мама, что с тобой? – пронзительный крик Валентины Макаровой огласил комнату. Присутствующие вновь вскочили со своих мест, создав сутолоку и сея хаос. И только я безучастно взирала на происходящую комедию.

Медработники, растолкав образовавшуюся толпу, пробились к «умирающей» и споро взялись за неизменные в таких случаях процедуры: один мерял пульс, другой извлек из недр оранжевого саквояжа тонометр и, намотав его манжету вокруг руки, принялся качать «грушу».

Я же взирала на всю эту суету, ожидая окончания «спектакля». Сколько можно меня прерывать? В конце концов, даже моему ангельскому терпению приходит конец.

Будто угадав мои мысли, Валюшка Макарова вознамерилась довершить начатое матерью дело и таки довести меня до белого каления. Бросившись на меня с кулаками, она завопила так, будто ей на ногу наступил носорог:

– Это все вы! Маме нельзя волноваться! А вы! По всем прошлись и до старой женщины добрались? Что она вам сделала? Зачем ее так мучить?

Отойдя от разъяренной дщери на безопасное расстояние (на всякий случай, кто их в этом семействе знает, может, жестокая расправа с недругами в их традиции), я ничего не ответила, приберегая свою главную речь на потом.

Но настал конец и этой суете. Врачи диагностировали легкое повышение пульса и давления у пациента, которые, впрочем, не представляли угрозы ни для здоровья, ни тем более для жизни. Хотя могло быть и хуже – окажись я на месте Макаровой, у меня бы точно инфаркт случился, а бабулька-то кремень, железобетон, я бы сказала.

– Ну что, Ольга Васильевна, представление окончено? Я могу продолжать? – спросила я, когда все наконец-то вновь расселись по своим местам (правда, их не хватило докторам и вновь прибывшей Олесе Стефановне, так что они остались стоять, прислонившись к стене).

– Да как вы смеете? – задохнулась негодованием дочь «умирающей», – Сережа, а ты-то чего молчишь? – гневно сверкнула она взглядом в сторону своего жениха. Но тот, видимо, мамочку, мягко говоря, недолюбливал и заступаться за нее не счел нужным, о чем мне и поведал его одобрительный взгляд. Правда, потом он быстро взял себя в руки и вперился в меня уже с негодованием, положенным для будущего зятя, в присутствии которого оскорбляют тещу. Хотя кого он пытался обмануть? Чтобы любить такую «маман», нужно быть воистину святым, коим Сомов, само собой, не являлся.

– Валентина Дмитриевна, – я постаралась вложить в свой голос все сострадание, на которое только была способна. – Мне правда очень-очень жаль, но, подозреваю, то, что вы сейчас услышите, причинит вам настоящую боль. Вместе с тем иного выхода у меня нет.

– Не-е-е-т, – возопила старуха Макарова и, умелым жестом фокусника выхватив неизвестно откуда взявшийся нож, кинулась в мою сторону. Для старой женщины она оказалась крайне проворной, но все же не настолько, чтобы опередить Креольского. Пулей промчался он мимо меня и перехватил злобную старуху. Для старой женщины она оказалась весьма сильной, так что, пока Семенов не замкнул на ее запястьях наручники – для этого ему пришлось освободить Татарского, что заняло определенное время, – она успела нанести Олегу несколько весьма ощутимых ударов в разные части тела. В том числе туда, куда приличные барышни стараются бить только в самых крайних случаях. Но, по мнению Макаровой, сейчас был именно такой, что, лично в моих глазах, правда, ее ничуть не оправдывало.

Тем не менее явное неравенство сил не оставило женщине ни единого шанса на победу. Уж не знаю, рассчитывала она на нее или нападение совершалось в крайней степени отчаяния. Как бы то ни было, но вскоре тяжело дышавшую и злобно смотрящую исподлобья Макарову общими усилиями усадили на место. Семенов даже остался рядом, сторожевым псом для взбесившейся старухи. А я наконец-то смогла продолжить.

– В общем, все всем ясно, да? – обвела я взглядом присутствующих, искренне надеясь, что, получив столько подсказок, они сделают необходимые выводы сами. Я же смогла, хоть и имела первоначально на руках куда меньше информации.

Но то ли я оказалась крайне сообразительной, то ли присутствующие решили создать клуб тугодумов, но по их удивленным физиономиям было ясно – никто ничего не понял. Изредка проблеск какой-то мысли озарял то или иное лицо и тут же гас, не получив достаточно топлива для того, что разгореться в пламя.

Вздохнув, я принялась излагать очевидные, как мне казалось, вещи.

– Ольга Васильевна, – я вновь обратилась к старушке, – вы разработали просто гениальный план убийства, продумав все до мелочей. Но даже самые талантливые преступники допускают иногда ошибки. В вашем случае таковой оказалась кража завещания. Скажите, ну на кой ляд вы его выкрали? Мы бы до второго пришествия искали преступника, перебирая документы, если бы вы сознательно не сузили круг подозреваемых буквально до трех семей.

– Пошла ты на… – о, надо же, а бабушка не столь интеллигентна, как кажется. Ну да, сквернословие – точно не главный из ее пороков.

Нисколько не смутившись и даже не подумав пойти по указанному адресу, я продолжила:

– Вы перестраховались, унеся папку со своим делом. Действительно, вдруг следствие стало бы проверять все нотариальные дела, вышло на вас, а там чем черт не шутит. А так всякие упоминания о связи вашей семьи с Креольским вы уничтожили, и, не найди я на своем компьютере завещание, ваш план непременно бы сработал. А остальные папки вы прихватили на всякий случай, да? На тот самый, который и произошел? Умно, ничего не скажешь. Да, мы в итоге вышли на вас, но ведь и не только на вас. И на вашу удачу, у остальных подозреваемых мотивов убить Креольского было значительно больше. Хотя, если честно, удача здесь, разумеется, ни при чем – учитывая способность нашего шефа наживать себе недругов даже в самых неожиданных ситуациях… Думаю, прихвати вы не эти, – я кивнула головой в сторону Татарских и Питерских, – а другие документы, картина была бы примерно той же.

– Вообще не понимаю, о чем ты, – сквозь зубы прошипела Макарова. Ее дочь, закрыв рот рукой, с ужасом взирала то на меня, то на мать, не решаясь вымолвить ни слова. Я ей искренне сочувствовала, конечно, но что я могла сделать? Придется потерпеть, хотя, конечно, будет больно.

Машинально заправив выбившуюся из идеальной прически прядь на место, я обратилась к Валентине: