Вера Колочкова - Коварство, или Тайна дома с мезонином

– Да. И мама учила. И сама я училась, пока не поумнела. И с тобой я, кстати, тоже давно хочу поговорить на эту тему! – тоже вдруг загорячилась Анюта, разворачиваясь к Олегу и поудобнее перехватывая в руках Сонечку.

– Ну давай поговори, раз такой у нас спор философский зашел… – раздраженно-снисходительно усмехнулся вдруг Олег. – Расскажи мне, что такое жизнь. Расскажи, что деньги – это зло. Расскажи мне про добро, как надо ветер нюхать, как водичка песочком шуршит… Давай, давай…

– Знаешь, Олег, вот у Чехова рассказ один есть… Да ты помнишь, наверное, его в школе проходят. Там чиновник один так же вот всю жизнь свою положил на то, чтоб барскую усадьбу себе купить. Чтоб сидеть там и крыжовник есть. Ему все казалось, вот купит себе усадьбу – и сразу начнет жить. Работал, делал чего-то, суетился, деньги страстно копил…

– И что?

– А ничего. Он ее купил, конечно же. А потом тихо умер. И все. И жизни – как не бывало. И даже крыжовник вожделенный кислым оказался… Это я к тому, Олег, что желание другой, красиво-богатой Жизни может забрать целиком твою жизнь нынешнюю и вряд ли захочет вернуть ее обратно впоследствии. Красиво-богатая жизнь, она своих рабов крепко держит. Армия стремящихся к ней таких, как ты, преданных солдатиков-адептов неисчислима. А до вожделенного крыжовника тоже не каждый может дотянуться. Некоторые по дороге падают… Поэтому подумай, Олег, стоит ли овчинка выделки? Может, гораздо умнее полюбить эту жизнь? Принять ее такой, какая она есть? Не бежать за красивостями, не страдать от серых якобы будней, а принять жизнь как сам по себе существующий уже фактор? Ты подумай об этом, Олег!

– Глупости, Аньк. Вот глупости ты сейчас говоришь! Потому что все хотят жить красиво, все до единого! И все к этой красивой жизни одинаково стремятся, и когти себе рвут одинаково. Это закон такой, понимаешь? Кто не добежал, тот не живет. В пропасть нищеты-бедности сваливается. И, уже в этой пропасти сидя, из жалости к себе начинает сказки всякие рассказывать про ветер, про траву, про шуршание воды… Или глупо радоваться, как твой братец, новому дому в занюханном своем Белоречье. Оно, конечно, что ж… Морковка – тоже счастье, если ананасов не пробовал…

– А что, это так важно для счастья, что в данный момент в желудке у человека находится? Морковка или ананас?

– А что, не важно разве? Запах ветра и шелест травы важнее?

– Ну, это кому как… Спорить не буду. Жизнь материальную, как таковую, я, между прочим, тоже уважаю. Но уважаю – и только! Как вторичную составляющую. Только за первооснову ее брать не хочу. И вообще, давай на результат посмотрим. Во что в конце концов превратится ананас в желудке? А? Всего лишь в дурно пахнущую отхожую кучку? Так ведь и морковка в конечном результате в такую же кучку превратится… Получается, ты когти рвал для того, чтоб ананас этот сожрать во что бы то ни стало, а на деле та же самая кучка и вышла! А ты себя напрягал, чтоб денег на этот ананас добыть. А другой в это время жил. Ветру радовался, солнцу, каждый день свой благословлял, жизнь свою через себя пропускал радостно, на тщеславно-болезненные страсти не отвлекаясь! Страхами да нервами не изводился, не злился, ел себе свою морковку…

– Ну все, хватит! – резко перебил Анюту Олег. – Хватит чушь всякую нести! В общем, так порешим, Анька. Сейчас мы разворачиваемся и едем обратно, в Белоречье. И ты уговариваешь мать никуда без меня не ездить. Еще чего! Отказ она собралась подписывать… Это ее, ее законная доля! Ей деньги не нужны – да пожалуйста! Я ж не спорю! Пусть кушает себе дальше морковку да ветер нюхает, кто против? А деньги нам пусть отдаст! Нет, это ж надо… От таких денег она решила отказаться… Идиотка…

Он резко затормозил, оглянулся и приготовился уже с усилием выворачивать руль, пытаясь развернуться половчее на оживленной трассе. Анюта смотрела на него расширенными от удивления глазами, моргала растерянно. Опомнившись, заговорила резко:

– Прекрати, Олег! Постой, что ты делаешь? Не разворачивайся! Все равно я не буду ее уговаривать! Не буду! Остановись, Олег!

Съехав на обочину, он и в самом деле остановился. Откинулся сердито на спинку сиденья, прикрыл глаза, заходил желваками под твердой кожей щек. Сжав зубы, молчал сердито. И Анюта молчала, прижав к себе Сонечку. Странным и тяжелым получалось это их обоюдное молчание. И с каждой прошедшей минутой становилось все тяжелее, будто переходило постепенно за рамки обычной семейной неурядицы, превращалось во что-то более твердо-объемное и неприязненное. В настоящее противостояние превращалось. Противостояние людей разных, по сути, противоположных, не понимающих друг друга и не имеющих ни одной общей точки соприкосновения… Казалось бы, ну какое, какое такое противостояние может образоваться у людей, друг друга любящих, по факту этой любви поженившихся да еще и ребеночка себе родивших? Умно ли, в конце концов, так уж сопротивляться молодой жене тому, что муж ее решил? Они, мужья, трезво-положительные да к благополучию семейному стремящиеся, сейчас вообще вроде как большая редкость, на дороге не валяются…

Вздрогнула и проснулась, захныкала-закряхтела Сонечка, будто испугавшись родительского этого твердо-объемного противостояния, моргнула растерянно глазками. Олег скосил глаза на дочь, выпрямился на своем сиденье, решительно взялся за руль. И произнес тихо:

– Значит, так. Сейчас мы едем в Белоречье. А по дороге думай, Анька. И выбирай. Или ты уговариваешь мать на деньги, или нам не по пути. Я надеюсь, ты умная женщина и решишь все правильно. А если глупая, то и оставайся со своей мамой в Белоречье. Нюхай ветер. Думай, Анька, думай…

За окном пошел дождь. Зачертил пунктирами параллельные прямые на ветровом стекле, будто перечеркивая старательно все их прошлое. Олег молча развернулся и поехал в обратную сторону. Набычился весь, выглядывал исподлобья на дорогу орлиным сердитым взором. Анюте подумалось вдруг: вот бы посмеяться от души над этой нелепой ситуацией… Только не до смеха ей сейчас было. Жизнь семейная рушилась, какой уж тут смех. Но страха перед этим производящимся прямо у нее на глазах разрушением не было. Было просто грустно. Тоскливо даже. Так грустно и тоскливо – хоть плачь. Хоть вываливайся из жизни сию секунду, хоть в депрессию впадай… Она даже с усилием попыталась впихнуть себя в прежнюю жизнь обратно, по Митькиному методу, припоминая подходящие какие-нибудь точки-зацепки. Ну вот какие, какие тут точки придумаешь? Темно? Дождь? Грустно?

Больно? А что?.. В принципе тоже точки, тоже зацепки… Это тоже жизнь, что ж поделаешь… Пусть больно, пусть грустно, но жизнь же!

Захотелось вдруг ей и всплакнуть. Как ни крути, а для слез женских самое подходящее время. Темно. Дождь. Грустно. Больно… Она уж совсем было и собралась выпустить первую слезу, да не успела. Потому что долгожданная точка-зацепка вдруг вспыхнула в ней внутри где-то, пропищала тонюсеньким голоском: «А я? Ты что, забыла про меня разве? Я, я теперь твоя главная точка-зацепка! Я приду скоро, ты не плачь…»