Роман Сенчин - Первая любовь (сборник)

– Ты мне это брось, а то можем и поближе познакомиться. Ага, а твой бабий зад – с моим армейским ремнем, – бесцеремонно пригрозил брат, в упор разглядывая Нико.

По-военному досмотрел комнатку. Его сияющая золотая цепь пилила глаза, а волосатая грудь в проеме расстегнутой спортивной кофты приводила в трепет и смущение. Стоял, руки в боки, ноги в шароварах на ширину плеч – прислушивался к какому-то шороху, гадая, не спрятала ли сестрица в комнате еще кого. Застыл, вертел в руке коробок, ковырял наточенной спичкой в крупных желтых зубах, поглядывая то на сестру, то на ее гостя. И, наконец, ушел.

Все это время паук нервно бегал туда-сюда по пустому кармашку для кредиток: изучал жесткий листок бумаги, недавно там объявившийся, – чью-то глянцевую визитку. Смущения не убавилось. Объятие треснуло. Нико, помявшись, бросил несколько потухших взглядов на Нинины акварели и, неловко пятясь, словно его связали по рукам и ногам жесткими армейскими ремнями, удалился.

Все это произвело на его подругу такое гнетущее впечатление, что три последующих дня она рисовала исключительно эскизы натюрморта с перезрелыми, подгнившими фруктами. Даже оберегающая ее колба, и та, кажется, стала тоньше.

Прозрачные белые пальцы щипали бисквитное пирожное и на полпути роняли крошки на пол. Рассеянный взгляд скользил по крыше соседнего дома, где впервые обнаружилась ржавая труба и черная каемочка бордюра-поручня – чтобы можно было стоять у самого края, на ветру, вцепившись в холодный металл руками. Нико перестал звонить, и уже который час Нина неподвижно сидела перед окном, гадая, неужели он нарочно научил ее взгляд летать и теперь отпустил кружить над соседними домами. Метаться над картонными коробками. Скользить по окнам без наличников, по самодельно застекленным лоджиям. И скучать.

Пару дней спустя они тайком встретились. Тогда, впервые, с уст Нико сорвалось и мотыльком закружило не набухшее виноградными улитками слово «люблю», а хрустящее кислым металлом, липнущее казеиновым клеем слово «проект». Какой-то проект отвлек его душу от первой любви. Нина поначалу решила, что это всего лишь хитрая маскировка, особенно после того, как он долго стоял рядом с ней у ночного окна кухни, хотел опуститься птичкой – дрожащей рукой на ее плече. Но никак не решался. Так и не успел: вспыхнул свет. Нинина бабушка зашаркала смочить водой ссохшиеся белесые губы и, сотрясаясь, проскрипела: «Делом займитесь. Только бы тискали друг друга». И невесомым тихим призраком исчезла, забыв закрыть за собой дверь, обнажив их смущение в светящемся проеме окна перед зрителями стольких безликих многоэтажек, застывших волками в ночи.

Все эти удары судьбы нанесли ощутимый вред Нининой алмазной колбе: истонченные стенки почти не преломляли свет, наслоения капелек больше не радовали переливами радуг. Предметы и лица, напирая, проступали в своей обезоруживающей, нагой ясности. Брат и мама, оба взъерошенные, нахмурив и без того суровые лица, в один голос бубнили, что Нико – странноватый аспирант архитектурного института – всего лишь ненадолго поддался на Нинины старания казаться опытной, а в чем именно, в архитектуре или в живописи, так и не уточнили.

Отчаявшись получить проект легко и быстро, Нико составил приблизительный план и подал на конкурс. Нине он небрежно бросил пару туманных фраз, среди которых слабо блеснуло и закатилось слово «аванс», непонятно, в шутку или всерьез. Они снова не успели разузнать сочные бугорки друг друга сквозь лен и хлопок одежд – лестничную площадку, место мимолетных встреч, бесцеремонно пересекла соседка с чем-то тухлым в помойном ведре и зашипела тихое: «Только бы обжимались, а ну пошли отсюда».

– Значит, для подготовки проекта выделяют деньги: можно будет спокойно жить, тратить их и неспешно выдумывать. А что именно?

– Здание крупного банка, – вымолвил Нико, поджимая пухлые, поросшие мягким девичьим пушком губы, – заказчик – старый банкир из Австрии, из русских дворян, он не особенно-то приветствует фантазии и навязывает создателю здания рамки европейского делового стиля. Хочет что-нибудь внушительное и уместное, под старину.

В это время паук начал так отчаянно скрести коготками шелк подкладки бумажника, словно почувствовал, что вскоре жизнь изменится – придется потесниться.

На следующий день Нико позвонил Нине, мрачно и односложно сказал, что возникли серьезные осложнения и нужно кое-что обсудить. Дома никого не было, она поспешила пригласить его. Пока проектировщик был в дороге, натянула под сарафан новое синее белье с кружевной каемочкой. И замерла у окна, раздумывая, неужели сегодня это случится?

Лицо Нико было в тени тягостных раздумий и в сыпи розовых прыщиков. Он словно падал в глубокий подземный туннель – таким испуганным и взъерошенным переминался на пороге. Пахло от него укропом, копченой колбасой, год не стиранным свитером и неделю засоренной ванной. И щурился сильнее – уже два месяца, как у него отключили за неуплату свет. Хорошо хоть паук не нарушал тишины, а, растопырив все восемь ног, дремал на гамаке паутины в прохладной пустоте отделения пропусков – детеныш таракана, по рассеянности забравшийся в кармашек для мелочи, оказался очень кстати для разнообразия его рациона.

Нико все молчал, старательно дул на чай и наконец, отвернувшись к окну, объявил форточке, что для участия в проекте нужна группа архитекторов, дизайнеров и конструкторов, наверное, человек двадцать. Здание-то – ничего себе – 36 этажей.

– На переговоры со мной должен пойти еще кто-нибудь, чтобы создалось впечатление солидной проектной группы. Хоть пара человек, для вида. Понимаешь, сейчас главное – получить этот проект, а там я сам во всем разберусь, как-нибудь справлюсь, один.

Он замолк и считал мармеладины, оставшиеся в коробке.

– Почему ты не подумал обо мне, я ведь тоже могу поучаствовать и помочь.

Секунду-другую он осознавал услышанное, разглядывая трещинки оконной рамы. Потом, обрадованный, потянулся к Нине, неумело сгреб ее со стула и понес, невесомую и хрупкую, наобум в комнаты. Вот уже показалась взлетная полоса родительской двуспальной кровати, но в это самое время где-то за спиной зацарапал ключ в замке. Гнусавый детский голосок, издали похожий на пение амурчика, бойко спросил: «Есть кто живой?»

Они поспешно вернулись в прихожую, нехотя представ перед неохватной женой брата, Нина – стараясь улыбнуться, Нико – натягивая серьезное, вдумчивое выражение лица, которое, впрочем, не скрыло покусанных губ и румянца на его пылающих щеках. Невестка покосилась на сгорбленную мешковатую фигуру румяного ухажера Нины и шепнула: «Нашла, тоже мне. Ни кожи, ни рожи». Но даже это не смогло омрачить радости Нико. По дороге домой он некоторое время гадал, как в таком грузном и неприветливом теле может тлеть этот нежный детский голосок.