Роман Сенчин - Первая любовь (сборник)

Однажды дверь в комнатку Нико еле слышно мяукнула и затихла. Нико продолжал лежать на плешивом бесцветном коврике и, слюнявя пальцы, с хрустом переворачивал страницы дореволюционного труда по планированию системы вентиляции дворцов и придворцовых строений. Что-то прохладное дыхнуло в затылок, он обернулся в поисках источника сквозняка и увидел нервную фигурку Гарьковича, который манил его, требуя оторваться от чтения и срочно двинуться куда-то. Привел же на кухню, где они вдвоем до вечера строили план стариковской квартирки на посеревшем листке альбома. Нико вымерял размеры стен и ширину дверных проемов рулеткой с ржавой, звенящей металлом и ранящей пальцы лентой. Не забыли обозначить ванную, чуланчик-туалет с крошечным ветровым оконцем, а также две небольшие квадратные комнатки и кухню-табакерку со встроенной под подоконником кладовой для компотов, которые старику дарили жалостливые соседки. Компоты в кладовой не задерживались, старик, в очередной раз упав духом, принимался швырять банки об стену, словно надеясь пробить «несправедливость, что плоть и кровь этой страны». Стена становилась липкой, по полу рассыпались розовые кусочки яблок и прорезиненные вишенки цвета спекшейся крови… Пока они работали над чертежом квартирки, Гарькович пыхтел, шевелил белесыми губами, ронял на лист хлопья перхоти с серых волос, собранных на затылке в косицу. Наконец он застыл, задумчиво согнулся над чертежом с черными растушевками негодных ластиков, нахмурил брови, ткнул пальцем в самую середину и пробормотал:

– Видишь ли, это помещение странным образом напоминает мне флигель Большого Петергофского дворца, даже вот это маленькое оконце в комнатке служанки. И покои садовника, присмотрись… – Старик озадаченно навис над чертежом. – Значит, где-то здесь в стене замурована и дверь в галерею, – продолжал он размышлять вслух, – в стекленную галерею зимнего сада с фикусами, пальмами и отростками земляничного дерева, которые, наверно, уже выросли и подпирают кронами витражный купол потолка.

Весь остаток того зимнего вечера они искали в стене стариковской спальни потайную дверь, ведущую в галерею. Вдвоем, пошатываясь, кое-как оттащили кровать, рисуя ножками на паркете листья ириса. Чихая от пыли, отдирали выцветшие голубенькие обои со стены. Как два сластены, судорожно раня пальцы, соскребали безе пожелтевшей штукатурки. Но дверь стекленной галереи с зимним садом была так надежно запрятана за глухой кирпичной кладкой, что найти ее оказалось им не под силу.

На встречу с банкиром компанию проектировщиков, состоящую из Нины, деда и Нико, вез брат. Он вызвался сопровождать Нину утром – молча собрался и пошел следом за ней с лицом живодера. Бессмысленно было его останавливать, проще было не обращать на него внимания.

Банкир временно разместился в желтом двухэтажном особнячке XIX века. Дед скомандовал остановить старенький «Москвич», бодро выбрался из машины, мечтательно осмотрел особняк: белые, с трещинами колонны фасада, облезлую грязно-желтую штукатурку под окнами со строгими наличниками без переплета.

«Подделка мещанина, бесцветный образец скудности выразительных средств классицизма», – заявил он уже в приемной. Здесь было прохладно, рядком закупоренных бутылок собеседования ждали четверо мужчин, несмотря на жару, задрапированных в черные, тяжелые на вид ткани. В сторонке носатый испанец в белом летнем костюме сидел, уткнувшись в газету на розовой бумаге.

Кое-как уместились на зеленом кожаном диванчике, оставив за спиной ветви лианы-змеи. Пару минут спустя приемная была до отказа набита делегацией шумных индусов, невысоких безбородых мужчин, чей естественный загар сразу вызвал в сердце Гарьковича ностальгию по морю, которого он не видел сорок с лишним лет. Пока дед вспоминал свой последний роман – с бабкой Нико, их мимолетный флирт на фоне беспокойных пенных волн, индусы гуськом проскользнули в дверь кабинета. Бабка Нико была тихой уборщицей пляжа, где в последний день своего отпуска красавец Гарькович с нерусским объятием и беспокойным взглядом сделал открытие, более подходящее для хозяина кунсткамеры, чем для молодого, перспективного архитектора из Москвы, – обнаружил у женщины небывалую аномалию, два сосуда наслаждения. Хрупкая, стыдливая, в выгоревшем сарафанчике цвета увядшего укропа, она не догадывалась, что одно ее лоно было крученое, как футляр под рог антилопы, а другое – изогнутое и гладкое, как чехол охотничьего горна. Дважды лишил ее невинности Гарькович и после этого занемог, воспитанный в стыдливом неведении женских тайн. Не готовый обладать единственным в своем роде даром природы, чуждый разносольных утех, он позорно бежал с моря, как вор, надвинув войлочную панаму на лоб и глаза. Тогда-то Гарькович впервые и изведал фундамент разочарования в женщине, ощупал каркас первой потери и утратил мечту, ведь нельзя мечтать о том, чего боишься до судорог. Однако приморский роман получил неожиданное продолжение через двадцать семь лет – из очередной тоски и тумана старика вытолкнула необходимость заботиться о маленьком мальчике, внуке.

Приморская тайна давила своим неподъемным мраморным портиком на нежную душу Нико. Он рос, догадываясь о существовании глухих подвалов, пыльных чердаков и кладовых прошлого, в которые не хотелось заглядывать. Возможно, поэтому он пока и не познал женщину, отдавая предпочтение проектированию.

Между тем из-за двери вынырнул испанец, что-то гневно шепча себе под нос. Наступил черед и четырем в черном исчезнуть в кабинете банкира, голос которого был тих и бесцветен, как утренний ветер, как блеклый прибрежный песок. Нинин брат прогуливался по приемной, обмахивал взмокшую камуфляжную рубаху газетой, метал взгляды-дротики в сторону секретарши, сурово наблюдал за Нико и дедом из-под нависших бровей и редких армейских ресниц. Заслуженный глава небогатой семьи, он полностью разделял мнение своего боевого командира, что романы до брака – роскошь и баловство, которые по карману только богатым девицам. Тем более романы с последствиями, которые трудно скрыть неимущим девушкам типа его сестры, чью порядочность он строго блюл и навязчиво муштровал, воспитывая в сестре солдатское послушание и неистовый страх падения. Внешность Нико несколько притупляла беспокойство и братскую ревность.

Секретарша, восковая фигура, не потеющая даже в толстом вязаном платье, тряхнула мышиной сединой и тихонько похихикала в трубку: «К вам два архитектора нежного возраста и с ними – старец с телескопом».

Пока банкир, отвернувшись к окну, завершал телефонный разговор, Нина и Нико, косясь на его сгорбленную спину в сиреневой синтетической рубашке, легонько коснулись губами. Но половинкам поспешно слепленного поцелуя суждено было тут же разлететься – дед, протестуя, замотал головой.