Дарья Лаврова - Москва, я люблю его!

Здесь были даже несколько пар домашних тапочек, два дешевых синтетических пледа, бокалы для вина и пара чашек, микроволновая печь и кофеварка.

Я делала все, чтобы фотостудия стала нашим вторым домом. Уютным и родным местом, где можно было не только работать, но и жить. Или ночевать иногда.

У меня получилось. Клиенты и модели уходили довольными.

Оставалось только одно – придумать название для нашей студии и нарисовать вывеску. Игорь предложил назвать просто «Студия 13» – по номеру дома, в котором она находилась.

Черно-белое фото Оксаны, сделанное в конце лета, нравилось мне больше всех. Не то чтобы оно было у Солодова самым лучшим. Мне казалось, оно больше всего подходит для вывески.

Оксана в джинсах и простой белой майке сидела на высоком стуле. Взъерошенные темные кудри и неподдельный смех.

Плакат отпечатали и повесили на уровне второго этажа.

– Все началось еще в автобусе, когда нас везли из аэропорта в отель. Мы пили ром из дьюти-фри, один на двоих, прямо из бутылки. Он развалился в кресле, положив голову мне на колени. Я перебирала пальцами его волосы. Они мягкие и вьются на концах, когда сильно отрастают. Но ему идет. Он рассказывал что-то про картинг и про рок-группу, в которой поют его друзья, а я смотрела на его лицо, пытаясь запомнить, впитать каждый миллиметр его кожи, каждую веснушку на лице. Запомнить и защитить от стирания, чтобы и через десять лет закрыть глаза и представить его – таким, каким я запомнила в те минуты. Мне казалось, я приняла витамин счастья.

Я наклонилась и поцеловала его. Чуть ниже виска, в место, где только начинают выпирать скулы. Для меня это, наверное, самое любимое, что есть в его лице. Ты не представляешь, сколько раз я мечтала поцеловать его именно туда, сколько раз я представляла себе этот момент, когда мои губы коснутся его кожи… Для меня это было интимнее, сокровеннее и важнее, чем просто поцелуй в губы или секс. Когда я поцеловала его туда, он прикрыл глаза и улыбнулся. Сонной и сладкой улыбкой. Похоже, ему было приятно. Я видела фото в Интернете. Брюнетка целовала его туда же, в то же место, чуть ниже виска…

Мы лежали на кровати под пушистым цветастым пледом. Катя рассказывала про неделю в Египте. Она почти не загорела. Загар не хотел прилипать к светлой коже. Только щеки и лоб едва покраснели, а еще плечи и узор от босоножек на ногах.

– Когда мы первый раз поцеловались, я заплакала и даже не заметила этого. Он провел пальцами по моей шее и сказал, что я приятно пахну, и поцеловал, не открывая глаз. Я не думала плакать, но эта дурацкая слеза… она скатилась по щеке, остановилась у подбородка и упала ему на шею, чуть выше ключицы, рядом с родинкой. Покатилась ниже. Миша не заметил…

Мы почти не вылезали из постели. Мы себя не контролировали, с трудом понимали, что с нами происходит. У меня не было сил, но я все равно не могла заснуть. Он засыпал, я смотрела на него, а потом уходила к себе. Боялась спать рядом с ним. Точнее, боялась проснуться рядом с ним, и что он не обрадуется, увидев меня.

В конце недели, за день до отъезда, я вылезла на пляж и сразу обгорела. Миша мазал мне спину бальзамом от ожогов, заваривал зеленый чай, расчесывал волосы перед зеркалом, аккуратно так, бережно, каждую прядь, потом заплетал косу, а я смотрела на отражение и хмурилась. В зеркале были не мы. Кто-то другой вместо нас, но не мы…

В последнюю ночь Миша рассказал, что недавно его бросила девушка, что он пытался ее вернуть, но она не хотела ничего слушать. Говорил, что, может быть, у нас с ним что-нибудь получится. Потом он уснул, и я сфотографировала его на мобильник.

Мы прилетели вчера утром, но он еще не звонил.

Миша не позвонил и на следующий день, и через неделю. Катя боялась появляться в институте. Она не готовилась к экзаменам и почти не вылезала из постели. Она только спала, пила кофе без молока и сахара, курила в форточку и раз в день, между двенадцатью и половиной первого, спускалась вниз – купить сигарет, бульонных кубиков и банку слабоалкогольного коктейля. Шла первая экзаменационная сессия, а Катя пила каждый день. Она уже не помнила, как это – не пить.

Ей звонили однокурсники, интересовались здоровьем. Катя отвечала, что приболела и будет позже. Ей верили и желали выздоровления. Звонили многие. И парни, и девушки их группы. Катя удивлялась, что о ней так беспокоятся, но в целом ей было все равно. Единственное, что ее волновало, это Миша. А он не позвонил. Ни разу.

– Я хочу позвонить ему, – сказала мне Катя, когда я пришла к ней в пятницу. Она еще больше похудела, ключицы болезненно выпирали под серой кожей в мурашках и мешковатой черной майкой. Ее хотелось обнять, укутать в теплую кофту, согреть и накормить. Она выглядела худым измученным ребенком с синевой под глазами и тонкими руками. – Я не могу так больше. Мне страшно. Руки дрожат, стоит только подумать о том, что услышу его голос. Так страшно, что даже тошнит немного. Можешь держать меня за руку, когда я буду говорить с ним?

– Хорошо, – согласилась я. – Звони ему.

Казалось, весь ее страх и волнение передались мне через ладонь. Мы обе боялись, обе думали, что сказать, обе считали гудки в телефонной трубке, обе ждали ответа. Катина рука была ледяной и маленькой, как у пятилетнего ребенка.

Катя успела сказать только слово «Привет»; все остальное говорил Миша. Я не знала, что именно он говорил, но судя по тому, как Катя сжимала мою ладонь своими ледяными пальцами, ничего хорошего я не ждала. Через две минуты Катя с застывшим лицом отключилась и со всей силы запустила телефоном в стену.

– К нему вернулась девушка, – объяснила Катя, уткнувшись лбом в колени и обняв их руками. – Мы не будем больше вместе.

Будто в замедленной съемке, лицо Кати исказилось в громком и отчаянном крике. Это был не плач, не просто слезы девушки, которой не ответили взаимностью, не слезы абитуриентки, провалившей экзамены в лучший университет страны, а просто крик ребенка, бьющегося и задыхающегося в истерике.

Катя ревела белугой и билась затылком о стену, а я не могла придумать, чем ее успокоить. Несмотря на красное лицо, чудовищную худобу и крики отчаяния, она не выглядела страшной. На измятой кровати, до боли сжимая в кулаках одеяло, сидела нескладная девочка-подросток. Катя выглядела не более чем на двенадцать лет.

Весь день до вечера она пила, чтобы набраться смелости и позвонить Мише, и теперь ее тошнило. Я отволокла ее в туалет и полчаса держала волосы, пока ее рвало. Кате стало легче, и скоро мы смогли нормально поговорить.

– Он говорил, что все для нее делает, а ей все равно. Что он ей не нужен. Я понимаю, даже если бы она не вернулась к нему и мы были бы вместе, Мише стало бы скучно со мной. Таким, как он, нравятся жесткие девушки, которым на них плевать, которые вьют из них веревки и держат на коротком поводке. А что я? Я бы просто любила его больше всего на свете и делала бы все, чтобы ему было хорошо со мной. А ему ведь этого не нужно…