Ариадна Борисова - Когда вырастают дети

– Ох, и далеконько же вы забрались! Вот что: давайте-ка мы отвезем вас обратно на мотоцикле. Даю честное слово: пока не убедимся, что Тварь изолирована… изолирован, – поправил он себя, – мы вас не оставим.

– А лодка? Хозяин, наверно, ее потерял.

– Не потеряет, вернем на место. С пляжа ведь, говоришь, угнали? Вот туда и вернем.

– Плохой человек сказал, что найдет меня хоть на земле, хоть на небе…

– Не найдет! – воскликнул молодой. – Его скоро нигде не будет, этой вонючей Твари! Такие и до тюрьмы не доживают.

– Ну-ну, тише, – нахмурился очкастый. – Незачем детям знать.

– Пусть знают! – яростно возразил молодой. – Зато не станут бояться. Забудь о нем, малыш. Считай, что его больше нет, ни на земле, ни на небе…

Как же чудесно было ехать с рыбаками в коляске трехколесного мотоцикла! Принц первый раз в жизни ехал на мотоцикле, и Русалочка тоже. Дяденьки закутали их в брезентовые куртки и время от времени спрашивали сквозь тарахтенье мотора:

– Не замерзли? Не замерзли?!

Звенящий ветер бил в толстое овальное стекло, пушил волосы девочки и вычесывал из них запутавшиеся соломинки. На пыльной дороге смешались следы колес, последние белые бабочки беспечно порхали в колеях над жухлым клевером. Принц даже окурки забыл высматривать…

Днем остановились в большом поселке, пообедали в столовой для механизаторов. Вермишелевый суп с мясом и котлеты были очень вкусными. Русалочка съела гречневый гарнир, и подливу облизала с тарелки, хотя обычно ела нехотя.

В столовой сидели сплошь дяденьки с хорошими лицами, Принц ни у кого не заметил кривого щелястого рта. Полная женщина за железной стойкой раздачи положила на поднос горсть карамели «Белоснежка».

Механизаторы вышли на крыльцо покурить, и молодой рыбак вышел. По сочувствующим глазам людей мальчик догадался, что он рассказал всем страшную историю. Мужчины гладили по голове Русалочку, похлопывали по плечу Принца. Один седой, чем-то похожий на бабушку дяденька, блестя влажными глазами, подарил бумажную деньгу – целых пятьдесят рублей! – и сказал:

– Береги свою девочку.

В этом поселке Принц понял, что хороших людей на земле гораздо больше, чем дурных. Русалочка уснула, тепло прижавшись к нему. Разноцветные пряди разметались, нос немножко облупился на солнце, щеки разрумянились, и тень от ресниц лежала на них, как крылышки ночных мотыльков.

В детдом прибыли только к вечеру – далеко уплыли по течению. Там со вчерашнего дня стоял переполох, искали пропавших детей и повсюду звонили, а с обеда узнали об их путешествии на лодке и мотоцикле с рыбаками.

Милиция схватила Тварь, Белоконь был допрошен и сидел один в изоляторе главного дачного корпуса. Воспитатели, горестно ахая, расспрашивали Принца. Потом пришел милиционер-следователь – допытываться, трогал его Тварь или не трогал. Мальчик чистосердечно, как просили, отвечал: «Не трогал», удивлялся одним и тем же вопросам, будто ему не верили, и устал повторять рассказ.

Няня шепнула Русалочке, что важная комиссия решила отправить Белоконя в специальный интернат для трудновоспитуемых детей, завтра с утра за ним должна была приехать машина…

Все взрослые в этот день излучали небывалую доброту. Повариха смилостивилась дать еды после ужина, сердобольно качая головой: «Наголодались…» Пока отреза́ла две пухлые горбушки с буханки, мазала маслом и посыпала сахарным песком, Принц сунул за пазуху стоящий на полке стакан со свечой и коробком спичек. Поблагодарив за хлеб, завернул его в лопуховые листья.

Ночью, когда все уснули, мальчик через испытанное коридорное окно выпрыгнул во двор. Крупные при полной луне звезды мохнатились вокруг себя расплывчатым голубым сиянием. Темнота не была кромешной, но зарешеченное снаружи окно изолятора загораживали березы, и Принц, дойдя, зажег свечу. В этой стороне главного корпуса спален не было, вряд ли кто-то заметил бы огонек.

Едва раздался стук в решетку, оконная створка внутри распахнулась.

– Чего тебе?

По судорожной прерывистости голоса Принц понял, что арестант плачет.

– Хлеб принес.

– Зачем? Меня кормили вечером.

– Просто… Вдруг утром позабудут. Я знаю, ты с коркой любишь.

– Давай, – вздохнул Белоконь, и сквозь массивную железную клетку вылезла рука.

– С хлебом не так страшно, – сказал Принц.

– Лишь бы крысы, блин, не пришли, я их боюсь.

– Крысы?

– Ага.

– Откуда?

– От верблюда. Тут же зерносклад рядом. Без толку травят, я их видел, когда печенье в кладовке хотел спереть. Они как свиньи визжат, глаза красные, шир-шир – побежали, одна прямо по моей ноге! Я со страху даже ключ не повесил в кухне. Утром узнали, попало, блин… Если увидишь печенье, грызенное с углов, не бери…

Потом Белоконь жевал горбушку и рассказывал о своей семье. Мама его заболела и умерла, папа сидел в тюрьме за то, что запустил жучков в электричество и с их помощью украл свет. Младший брат находился в Доме малютки.

Принц очень удивился, но постеснялся спросить, как это отец Белоконя ухитрился выдрессировать жучков, чтобы они воровали свет. Да ведь и свет – не вещь, с собой не утащишь, неужто волшебство?!.

– Алешку должны сюда привезти осенью, а я – вот, – печально продолжал Белоконь. – Думал, встретимся, вот будет радость, братишка же, наверно, меня не помнит совсем…

О чудовище в облике человека, которому доверчивый Белоконь в начале лета проболтался о братишке, не было сказано ни слова. Мальчики разговаривали как близкие друзья, Принц рассказал о бабушке, старом доме, о палатке с сеном и фотографиях родителей; об ударенной молнией лошади, председателе с замазанным лицом и довоенном прадедушке, еще не получившем рану в Маньчжурии… Белоконь слушал внимательно, ни разу не перебил.

Ночь незаметно пошла на убыль, свеча прогорела, и на пальцах застыли парафиновые чешуйки. Окоченевший Принц выкусывал их стучащими зубами, швыркая носом, и Белоконь сказал:

– Иди, спи. Почти светло, они уже не придут.

– Кто?

– Крысы, – выдохнул Белоконь тоскливо.

– Давай я провожу тебя утром?

– Не надо…

Принц все-таки проводил. Бежал за «уазиком», увозившим куда-то Белоконя, и, кроме «до свидания», кричал почему-то «прости». Не знал, за что просит прощения – то ли за свое невольное предательство, которое предательством не было, то ли вместо кого-то – непонятно кого, человека или мира, кто ни в жизнь ни перед кем не винится, как бы виноват ни был.

Мальчик кричал «прости», надеясь, что второй, в машине, его слышит.

Когда «уазик» скрылся за углом, Принц заплакал. Ему было жаль, страшно жаль, что он, скорее всего, больше никогда не увидит Белоконя, и никогда они не станут близкими друзьями, какими были всю ночь.