Галина Куликова - Одна помолвка на троих

– Агата, – Кареткина торжественно положила свою руку на руку подруги, – говорю тебе как на духу: я тебе совсем не завидую.

По ее губам скользнула быстрая змеиная улыбка. Агата ничего не заметила.

– Но все же начала ты с того, что мне не стоит выходить замуж, а не с потрясающей новости о ребенке, – напомнила она.

– Я плохо сплю в последнее время. Думаю обо всем на свете… – Кареткина не знала, как выкрутиться. – И мне кажется, что такой девушке, как ты, Роман просто не подходит. Он человек совершенно другого склада. Ты творческая, активная, и уж если ты решила быть счастливой, тебе подавай все счастье целиком. А Роман очень земной, очень предсказуемый…

– Приземленный, ты хочешь сказать. – Агата нахмурилась. – Но пойми ты: Роман – моя синица в руках. Устала я гоняться за мифическими журавлями. Нет, я выйду замуж, и точка. И можешь меня не отговаривать.

Судя по физиономии Кареткиной, ей стоило большого труда с этим согласиться и не отговаривать. Тем не менее она превозмогла себя и тему свадьбы закрыла.

Подруги еще немного поговорили о том о сем и расстались, недовольные друг другом.

Выбравшись на улицу, Агата остановилась возле высокой металлической урны, где кучковались курильщики, достала мобильный и позвонила в больницу, чтобы узнать последние новости. Ей сообщили, что Раиса Тихоновна Нефедова все еще в тяжелом состоянии и поговорить с ней никак нельзя. Агата окончательно пала духом. Мысль о том, что с ее мамой связана какая-то тайна, не давала успокоиться. А уж то, что она может спасти живую душу и не спасает… То есть ничего не делает, совсем ничего! Эта мысль ее просто убивала.

Агата села в машину, положила руки на руль и некоторое время неподвижно смотрела перед собой. Ничего не оставалось, как ехать в отчий дом. Туда, где она выросла. «Что ж, – подумала она, – визит не из приятных, но другого выхода, похоже, нет. По крайней мере, я не смогу себя упрекнуть в том, что сидела сложа руки».

Глеб позвонил матери по телефону, но та не ответила. Ничего удивительного: они договаривались, что он приедет только вечером. Однако днем ему пришлось отменить большое совещание, и он решил, что вполне может воспользоваться свободным временем, чтобы рассказать матери о свадьбе.

Вернее, он уже ей все рассказал, но только по телефону. Она же жаждала посидеть с ним рядышком и поговорить по душам. Как он мог ей отказать? Несмотря на то что мать много лет сильно пила и за свою жизнь успела наделать множество ошибок, Глеб все равно очень ее любил. И она его любила.

Именно ему она дала ключи от своей квартиры и разрешила приходить в любое время дня и ночи, даже в ее отсутствие. Хотя он появлялся не так уж часто, на холодильнике всегда висела записка: «Глебка, попробуй блинчики, не забудь полить их малиновым джемом». Или: «Сырники обязательно разогрей в микроволновке, их надо есть горячими». Она каждый день готовила что-нибудь вкусненькое, даже если сын не заходил неделями.

А вот Кристинка мать так и не простила. Сестренка была младше и не помнила хорошего, только плохое. «Как ты можешь вести себя с ней, будто ничего не случилось? – поражалась она. – Я на нее смотреть спокойно не могу: слишком хорошо помню, как она валялась пьяная на полу или гонялась за нами по квартире, бросаясь тапками, чашками, стульями… У меня на голове три шрама! Я готова с ней общаться, но в разумных пределах, без фанатизма».

Вдобавок ко всему Глеб чувствовал себя перед матерью виноватым. Ведь это именно он, и никто иной, сделал так, что много лет назад их семья развалилась, как домик из песка. Именно он в свои двенадцать лет стал детонатором взрыва, изменившего вселенную. Пожалуй, отец так и тянул бы свою лямку, и мать, уверившись в том, что он никуда от нее не денется, перестала бы прикладываться к бутылке.

«И все были бы несчастливы», – шепнуло подсознание. Этот голос из подсознания Глеб считал врагом номер один. Зачастую подсознание советовало ему всякие глупости, но он никогда не шел у него на поводу.

Взбежав по ступенькам на второй этаж, Глеб привычно отпер оба замка, вошел в коридор, включил свет и сразу же понял, что мать дома, к тому же не одна – у нее гостья. И какая! Бабушкины туфли с лакированными бантиками он узнал сразу. Они стояли возле вешалки, пяточка к пяточке, послушно ожидая хозяйку. Вероятно, женщины болтали и телефонных звонков просто не услышали.

Глеб с изумлением смотрел на туфли: он понятия не имел, что его мать тайком встречается с бывшей свекровью. В тот же миг до него донеслись голоса. Судя по всему, женщины обосновались на кухне: кроме разговора, он уловил звон посуды и звук льющейся воды. Глеб уже хотел было заявить о своем присутствии, как вдруг услышал бабушкины слова, заставившие его замереть с открытым ртом:

– Нет, ну ты подумай, Инга! Такой золотой парень, мог ведь жениться на ком захочешь, а выбрал красивую, но хитрую девку. Она еще к тому же и бессердечная, вот что.

«Кто это хитрая и бессердечная девка? Дана?! – пронеслось в его голове. – Нет, не может быть, чтобы бабушка так думала!»

Однако бабушка именно так и думала, что и подтвердила немедленно, продолжив свою гневную тираду:

– И ладно бы, он влюбился до беспамятства! Так нет же, выбрал ту, что покрасивее, чтобы перед другими хвастаться. И все-таки сидит у него в голове эта зараза. Будто все у него должно быть идеальным. Чтобы и в работе он был первым, и чтобы если уж жена, то непременно царевна.

«А разве плохо, когда жена – красавица?! – изумился Глеб. – И почему это она считает, что я не влюбился?»

– Да, Клавдия Васильевна, вы кругом правы. Дана мне тоже не нравится. Но что я могу поделать, раз мой сын ее выбрал?

Глеб прокрался до самого конца коридора, остановился и весь превратился в одно большое ухо. Он подслушивал самозабвенно, как в детстве, когда каждая фраза взрослых становилась для него откровением, ради которого он готов был вытерпеть все, даже порку.

– Помню, Глеб в первый раз привел ее домой. И она так нос задирала, будто мы все должны были от восторга об пол хлопнуться. А когда поняла, что дело не выгорит, быстренько все переиграла и такой овечкой прикинулась, я прямо диву далась. И сразу стала вокруг Марго виться. Сообразила, что та в доме влияние имеет.

– А эти ее бабочки? – неожиданно вспомнила мать. – Лучше бы она коров выращивала.

– Гадость, – поддержала ее Клавдия Васильевна.

«Гадость?! – снова возмутился про себя Глеб. – Привозить на праздники тропических бабочек и устраивать сказочный живой салют – это гадость?! Да они что, с ума сошли, что ли?»

– Понятно, что все эти парусники и калиго живут лишь несколько недель… Но все равно их ужасно жалко, – продолжала мать.