Ольга Карпович - Поцелуй осени

— А папа? — Синие глаза быстро сверкнули на нее.

И Лика, сглотнув комок, продолжила:

— Папа прожил хорошую жизнь. Может быть, не очень длинную, но очень хорошую. Он был честным и мудрым, всегда старался помогать людям и ничего не боялся. И ему совершенно точно не понравилось бы, если бы мы с тобой расклеились. Он бы сказал, что это просто свинство с нашей стороны — предаваться отчаянию. Я думаю, — уверенно закончила она, — он хотел бы, чтобы мы жили дальше. И вспоминали о нем только с улыбкой.

Мальчик издал горлом какой-то странный сдавленный звук, сгорбился еще ниже и вдруг резко обернулся, кинулся к ней и охватил тонкими исцарапанными ручонками ее шею. В смятении Лика чувствовала, как сотрясается от рыданий все его худенькое легкое тело, как горячие слезы, капая ей на шею, стекают за ворот футболки.

«Вот оно, — пришло вдруг понимание. — Вот то, что даст ей силы жить дальше». Быть единственной опорой и поддержкой этого цепляющегося за нее беспомощного существа. Быть сильной и бесстрашной для кого-то. Знать, что ты не пустоцвет, не бессмысленная ошибка природы, ты нужна, чтобы не погибла хотя бы одна маленькая жизнь.

— Мама! Мамочка! — всхлипнул, прижимаясь к ней, маленький Артур.

Сердце принялось раздуваться внутри, все больше и больше, и, наконец, заполнило собой всю грудную клетку, сдавило дыхание, лишило дара речи.

— Ничего, ничего, — осипшим голосом выдохнула она, безостановочно гладя мягкие льняные кудри.

— Мамочка! — повторил мальчик, тычась мокрым лицом в ее плечо.

В Центральном парке уже поселилась осень. Ветки столетних раскидистых деревьев уже теряли свои красно-бурые, оранжевые, золотистые листья. Пышное разноцветье красок рябило, преломляясь в брызгах бьющих фонтанов. По подернутой рябью зеркальной поверхности пруда деловито плыла стайка уток. Надрывалась в листве платана звонкая птица. Вдалеке процокали копытами серые лошади, запряженные в повозку старинного образца. Здесь как будто ничего не изменилось. Все так же разбегались из-под ног извилистые аллеи, скамейки, укрытые в тени, манили присесть, отдохнуть от безумной нью-йоркской гонки, послушать тишину.

В начале аллеи появились женщина и мальчик. Она — невысокая, грациозная, в черном элегантном платье, с гладко зачесанными темными волосами. Моложавая женщина чуть за сорок, вполне привлекательная, если бы не извечная печаль, погасившая ее глаза, опустившая уголки губ, желтоватыми тенями залегшая на висках. Белокурый вихрастый мальчишка лет двенадцати совсем не походил на нее. И все же не было сомнений, что это именно мать и сын.

Они двигались рядом, молча. Женщина сжимала в руках пышный букет лилий, мальчик оглядывался по сторонам, щурился, всматривался в местность, словно бывал здесь когда-то очень давно и теперь силился воскресить воспоминания.

— Я помню это место, — объявил он наконец. — Мы с папой как-то раз запускали на этом пруду радиоуправляемую игрушечную лодку. Мне было года четыре или пять…

— Да, — кивнула женщина. — Папа очень любил этот парк…

— Мне тоже здесь нравится, — оглядевшись по сторонам, постановил мальчик.

— Ну что ж, — улыбнулась она. — Если захочешь учиться в Нью-Йорке, подыщем тебе квартиру окнами на парк.

Поравнявшись с могучим платаном, женщина сошла с аллеи, ступила на траву и привалилась спиной к шершавому стволу дерева. Сняла темные очки — блеснули в луче утреннего солнца миндалевидные зеленые глаза в сеточке мелких морщин. Запрокинув голову, взглянула на раскинувшееся над городом насыщенно-синее небо, быстро сморгнула набежавшую от яркого света слезинку.

Мальчик постоял рядом с ней, затем двинулся вниз, к пруду, остановился у кромки воды, принялся крошить зажатую в руке булку и кидать уткам куски мякиша. Женщина рассеянно смотрела, как, быстро работая лапками, сплываются к нему птицы, как, смешно наскакивая друг на друга, дерутся из-за хлеба. Несомненно, жизнь здесь кипела вовсю, продолжалась, несмотря ни на что.

Они прилетели из Москвы только сегодня утром. Тогда, пять лет назад, Лика так и не смогла справиться с собой, заставить себя и дальше жить в этом городе. Почему-то сразу после церемонии прощания с Андреем ее потянуло на родину. Словно это подвело какой-то итог, завершило очередной этап ее жизни. Здесь не осталось ничего, нужно было ехать туда, в страну, однажды исторгнувшую ее, заставившую бежать и все равно оставшуюся родиной. Тем самым домом, куда ты летишь зализывать раны, отсиживаться, набираться сил перед новым рывком. И как только соблюдены были все формальности, подписаны все документы, Лика объявила Артуру, что они летят домой.

— Домой? — удивился мальчик. — Но мой дом здесь…

— А может быть, нет? — возразила Лика. — Может, тебе только кажется, что он здесь? Ты ведь никогда не был там.

— А разве бывает дом, в котором никогда не был? — округлил синие глаза ребенок.

— Бывает… — кивнула Лика. — Поверь мне, бывает…

Осенняя Москва встретила ее уже нежарким солнцем, уходящим теплом, шуршанием листвы в скверах, журчанием еще работающих фонтанов. Шумная, деловая, кишащая машинами Тверская, заполненные веселыми студентами бульвары, бренчащий на гитаре, кичащийся аляповатыми сувенирами Арбат… Старая маленькая квартира в одном из Арбатских переулков, пыльная и затхлая… Лика с удивлением отметила, что с первого этажа исчезло шумное казино, и роскошные тачки не дежурили больше под окнами. Неброские стильные вывески, появившиеся во дворе, оповещали потенциальных клиентов о местоположении бесчисленных страховых компаний, отделений банков, рекламных агентств. Бабулек на скамейке сменили выбегающие на две минуты покурить, торопливые, мечтающие о небывалом богатстве менеджеры. По ночам не гремели больше выстрелы, а наутро в новостях не сообщали об очередных жертвах бандитских разборок. В целом же Москва осталась прежней. Артур поступил учиться в гимназию и довольно долго поражал учителей своим безупречным английским. Классная руководительница без устали твердила Лике, что мальчику непременно нужно готовиться к инязу. Лика же лишь разводила руками, что она могла поделать, если ребенок грезил самолетами и в будущем видел себя исключительно авиаконструктором?

Лика работала в Останкино и, отправляясь снимать очередной сюжет куда-нибудь в область, вглядывалась в проносившийся за окном такой дорогой сердцу, так и не вытравленный оттуда до конца подмосковный пейзаж. В приоткрытое окно влетал сладкий, пряный аромат скошенных трав, изумрудных лугов, цветущих лип. Вечерняя прохлада сменяла удушливый, не по-московски жаркий день. О, как хорошо было бы жить, скинув лет пятнадцать с плеч — ей, студентке журфака… Но и тогда, если подумать, она о чем только с неподдельной серьезностью не горевала и даже пару раз прижгла себе руки сигаретой — от злости все, от непробиваемого эгоизма и сожаления, что жизнь не всегда хочет уступать ее безумным натискам. Неужели и тогда она была несчастлива, все требовала себе какой-то лучшей доли — любви, что ли, немыслимой… И это пронеслось. Ее «старушечьи», как ей тогда казалось, двадцать лет.