Джоэль Данн - Синдром Фауста

– Как тебе не стыдно?

Но он не обращал на меня внимания. Я вдруг подумала, что сейчас не выдержу. Голова у меня закружилась, и я закричала во весь голос:

– Да что же ты, наконец, хочешь?

Наверное, меня услышали на улице, если кто-то проходил мимо нашего дома.

– На, возьми! На!.. – стала я рвать на себе ночную рубашку.

Руди окинул меня леденящим взглядом и, поднявшись, пошел одеваться. Через пятнадцать минут я услышала шум мотора. Он уехал.

Я осталась одна: растерянная, не знающая, что делать и как поступить. Я даже проглотила какую-то таблетку. Так скверно я себя уже давно не чувствовала: на моих глазах терпела крушение вся моя тридцатидвухлетняя семейная жизнь. Что еще можно было сделать, чтобы ее спасти?

Руди вернулся часа через два. Света не стал зажигать и, раздевшись, лег в кровать. Я решилась на унижение, на которое никогда раньше не пошла бы: стала его гладить. Он отодвинул мою руку:

– Спасибо, я уже не хочу!

Через минуту он уже посапывал во сне.

Я встала и подошла к бару. Налив себе полстакана виски, я с силой влила в себя его содержимое. За окном злобно светил фонарь.

«Господи, – спрашивала я, – за что это мне? Неужели права Роза, которая говорила, что те женщины, у которых сердце в подчинении головы, кончают жизнь, как все скупцы? Копят, копят, не смеют потратить, потому что скупятся, а потом приходит день, и клад превращается в мусор».

Из спальни доносился храп. Я вновь проглотила чувство собственного достоинства и заставила себя найти в шкафу очень смелую комбинашку Джессики и ее же трусики.

– Что бы тебе хотелось? – разбудила я Руди, искательно и жалко улыбаясь.

– Английского секса, – посмотрел он вызывающе и повернул меня спиной к себе.

Я вскочила с постели, словно меня стегнули кнутом и сейчас должны, привязав к лошади, протащить по острым камням.

– Мама, мамочка! – вырвалось у меня.

Что же с тобой стало, Руди Грин? Почему ты вдруг превратился в грубого бесчувственного скота?

Я сидел в машине, когда зазвонил сотовый. Терпеть не могу, когда кто-нибудь звонит, когда я еду.

– Да! – рявкнул я яростно.

– Чарли, – послышался голос Абби. – Это я…

Едва сдержался, чтобы не сказать вслух: какого черта?! Она почти рыдала.

– Слушаю тебя…

– Мне надо с тобой срочно увидеться… – в ее голосе слышалась мольба.

Я прикинул свое расписание и предложил: Ладно. Вечером после восьми.

– А что, если… – она задержала дыхание: – Во время перерыва?

«Во время перерыва» – это значит, что я опоздаю, и пациенты будут меня ждать. Но отказать ей я не мог.

– Ладно, где?

– Где тебе было бы удобней… Может, там у тебя, неподалеку от Уилшира? В торговом центре? Тогда в кафе на втором этаже. Это рядом с ювелирным магазином…

– В половине третьего, – сказал я, поглядев на часы.

Я так торопился, что свернул налево со средней линии. Меня тут же настиг заливистый полицейский свисток. А для меня после Южной Африки любое столкновение с полицией – травма. Сам вид стражей порядка вызывает во мне скверные ассоциации. Мои бока и через три с лишним десятка лет ломит при виде форменных ботинок. Руки, кстати, еще хуже – немеют от стального захвата наручников.

Черная леди в мужской фуражке с козырьком стала выписывать мне штраф. А я, хотя повод для встречи с полицией был пустяковым, чувствовал себя как когда-то на родине…

За полгода, проведенные в Йоханнесбургской тюрьме, у меня нашлось немало времени поразмыслить о причинах полицейского садизма. Вывод оказался совершенно неожиданным: для стражей порядка это своего рода самооправдание. Работа у полицейских – грязная и сволочная, но выполнять ее все равно нужно. И если не убедить себя, что, занимаясь ею, ты спасаешь ближних, невольно возникнет вопрос: а чем ты сам отличаешься от преступника?! В предлогах для оправдательного приговора самому себе недостатка никогда не ощущалось. Выбирай, что по душе: от искалеченного детства до идеологических догм. И от религиозных заповедей до суперпатриотизма…

Южноафриканская Фемида, конечно же, с удовольствием засадила меня за решетку. С надеждой, кстати, что очень надолго. И хотя я получил стипендию и учился в Париже на медицинском факультете, кому нужно, хорошо знал, что я – связной черного подполья в Европе. Когда через семь лет я с дипломом врача вернулся на свою обожаемую родину, меня взяли в оборот. Только вот прямых улик у них не было, а поднявшийся во Франции шум властям не понравился. Если между нами, защита диссидентов – профессия на Западе не только почитаемая, но и нередко вполне рентабельная. А почему, собственно, и нет? Правда, моя жена утверждала, что из тюрьмы меня вызволил не международный скандал, а ее папочка – племенной вождь.

Выпущенный на волю, я пытался взять ее и детей с собой в Штаты, но она наотрез отказалась. В результате я удрал при первой же возможности и вскоре возник в Лос-Анджелесе в качестве претендента на политическое убежище. Там я и познакомился, а вскоре и подружился с Руди Грином. А еще через несколько месяцев стал фактически вторым сыном мамы Розы…

Хотя на штраф, который мне выписала суровая матрона в полицейской шапке, мне было наплевать, настроение испортилось. А тут еще – встреча с Абби. И где! В «каньоне»?! [8]

Любой «каньон» чем-то напоминает презерватив. Такой же эффективный, неудобный и выхолащивающий. В нем нет ни души, ни своего лица. Все они похожи один на другой, но попахивают не резиной, а моющими средствами с добавленными в них дезодорантами.

Я бегом проскочил по первому этажу. Здесь, наполняя воздух экзотическими запахами, кашеварили в своих углах корейские, японские, индийские и мексиканские повара. Вскочив на эскалатор, поднялся на второй этаж. В кафе за столиком сидела Абби. Глаза у нее были красные. Видно, она не спала и много плакала.

– Что случилось? – спросил я, едва присев.

Она покопалась в сумочке и достала оттуда платочек. Ничего хорошего это не предвещало. Жди слез…

– Чарли, я не знаю, что делать…

Я достал сигару, давая ей время собраться с мыслями. Холера, здесь тоже нельзя закурить. Но даже такая кастрированная курительная церемония меня успокаивала.

– Это ужас, Чарли…

– О чем ты? – тянул я время.

– Руди…

– Что – Руди, Абби?

– Он так изменился, Чарли… Посмотри на его внешний вид… На эту косичку, дурацкий бант…

– Это все, что тебя волнует?

Она посмотрела на меня с осуждением:

– Я понимаю, ты его друг… Но именно как друг ты должен вмешаться…

Сколько терпения с ней нужно! Как выдерживал ее Руди столько лет?! Она никогда и ничего не скажет прямо. Сначала обязательно начнет ходить вокруг да около. Ее манерность могла вывести кого угодно.