Джоэль Данн - Синдром Фауста

О боже! Когда же ты, наконец, повзрослеешь, старый кретин? Перестанешь быть циником-переростком, то и дело влопывающимся в душещипательный абсурд? Романтическим прохиндеем? Грошовым психологом из дамского романа? Шулером, способным обмануть лишь самого себя?

– Ты чудесная девочка, Сунами! – проглотил я тяжелый комок в горле. – Ласковая. Верная. Бесхитростная…

Она говорила, не открывая глаз. На лице двигались только губы:

– Вы – ни при чем, Руди. Я виновата сама. Вы хороший, добрый. Нежный. Я вас никогда не забуду… Просто я должна была сразу же уехать в Японию…

Неужели вот так, в один момент можно повзрослеть?!

Где-то совсем в другом измерении осталась наивная дальневосточная русалка из страны вишневых деревьев, кимоно и бумажных стен. Доверчивая, неуверенная в себе студенточка, еще стесняющаяся своих сексуальных проблем.

И вместо нее передо мной вдруг возникла умудренная опытом взрослая женщина. Та, что познала горечь жизни, но зато уже полная решимости, знающая, как поступать.

– Слушай, я не все могу тебе рассказать, но…

– Не надо, Руди. Ксана мне говорила… Про вашу болезнь… Что вы страдаете… Простите меня…

Мне было муторно. В висках ломило, в кончике носа бил ток.

Я обнял ее и почувствовал, какие горячие у нее щеки. Она что-то тихо сказала по-японски. Что? Я так никогда и не узнал…

– Зачем это ты? – устало спросил я на выходе Ксану.

– Мы все были в вас немножко влюблены, – как чужая маска, застыла на ее лице улыбка. – И каждая хотела вас себе…

Я схватился за голову.

Лизелотта остановила такси.

Они подвезли меня почти к подъезду моего дома, но остановились на противоположной стороне. Я успел перейти улицу и прошел лишь несколько шагов. Внезапно кто-то, возникший из темноты, резко тряхнул меня за руку и оттащил в сторону.

– Что вы хотите? Деньги? Вот: возьмите все, что у меня есть…

Тупоносый малый с глазами-щелочками на круглом, как блин, лице боксера швырнул меня к другому, с квадратным подбородком и плечами штангиста, а тот – обратно.

– Мы тебе покажем, старый козел, как чужих блядей бесплатно трахать!

Английский был исковерканный. Акцент – чудовищный. Я зажмурился и невольно закрыл голову поднятыми вверх руками.

– Рожу твою в жопу превратим! Все педики с округи сбегутся…

Они били меня профессионально и с удовольствием. Как будто жрали истекающий соком спелый арбуз.

– Не дашь откупной, сука, червей будешь кормить, говно вонючее!

Голоса вибрировали в ритм ударам.

– Тридцать косарей, слышишь? Мы еще больше потеряли…

Избитый в кровь, я пополз по ступеням к дверям, еле открыл их и ввалился в лифт. Страх отвалил, лишь когда я захлопнул дверь студии.

Почему в моей жизни всегда такая пропасть между реальностью и мечтой? Хуже – минное поле! Кто виноват, что всякий раз, когда мне кажется, что я нашел цветок, оказывается, что это – капюшон кобры? Какого черта другие должны платить за мои грехи, ведь сейчас они примутся за Ксану…

Корчась от невыносимой боли, я стал набирать номер ее сотового.

– Они были возле моего дома. Наверное, ждали, пока уедет такси.

Голос мой звучал так, словно я надувал своим слабым ртом автомобильную шину.

– Руди… Я виновата перед вами… Простите меня…

– Заткнись! Хватай свои вещички и – на такси! – проворачивал я во рту тяжелые булыжники слов. – Нет, не ко мне… Прямо в аэропорт, в Ла Гардию…

– Мне некуда ехать, И денег у меня тоже нет: я вчера все послала родителям. Только паспорт… А там – просроченная виза.

Голос ее звучал как последние слова умирающего. Расталкивая распухшим языком камни во рту, я, запинаясь, пролепетал:

– Не теряй ни минуты! Жду тебя там через полтора часа… Ни о чем не думай и не беспокойся: ты полетишь в Лос-Анджелес… Там у меня – близкий друг. Доктор Чарльз Стронг… Он сделает для тебя все. Ты поняла?

Самолет приземлился в Женеве поздно вечером. Сев в такси, я обратился к водителю по-французски:

– Рю де Кондоль, – сказал я. – Это рядом с университетом. Пансион мадам Дюбуа…

Позволить себе приличный отель я уже не мог. Последние месяцы основательно облегчили мой кошелек.

– Вы из Румынии? – стрельнул он по мне равнодушно-холодным взглядом.

– Нет, из Штатов.

Он кинул на меня более внимательный взгляд:

– Ну да, одеты совсем по-другому.

– При чем тут это?.. Не понял… – поморщился я.

– Здесь навалом иностранных рабочих. В основном – из Румынии, – пожал он плечами.

Я не стал отвечать. Несмотря на языковое родство, румынский акцент во французском звучит очень смешно.

Устав и перенервничав, я, незаметно для себя, задремал.

– Сэр, ваш пансион…

Водитель подчеркнуто объявил это по-английски, но вышло это у него даже хуже, чем у меня по-французски. Давать ему чаевые я демонстративно не стал. Он понял, рывком открыл багажник и что-то проворчал по-немецки. Из подъезда, позевывая, вышел служитель и забрал чемоданы.

Лифта здесь не было. Деревянная лестница с толстыми шарами на поворотах вела вверх. На выкрашенных в лягушечий цвет стенах висели репродукции картин на библейские темы. Остро пахло стираным бельем и мастикой.

– Комната шесть, сэр, – сказал служитель, и я вздрогнул: это был мой соотечественник.

– Сумку я возьму сам, – ответил я ему по-румынски.

Он обернулся. В глазах его сразу же появилось снисходительно-насмешливое выражение.

– Кто тебе посоветовал этот пансион, земляк? Ты что, вконец чокнулся? Знаешь, сколько ты заплатишь? Давно с родины?

– Лет сорок, – ответил я, и он прикусил язык.

Почувствовал себя неловко: он-то думал, что наткнулся на наивного провинциала и над ним можно покуражиться.

На последнем, третьем этаже он молча открыл дверь в угловую комнату и внес туда мои чемоданы.

– Как тебя зовут, парень? – положил я ему, ухмыляясь, в руку монету в пять франков.

– Нику, – выдавил он так, словно я случайно узнал тщательно хранимую им тайну.

– Ну вот что, Нику, – потрепал я его за рукав. – Считай, что мы с тобой – друзья. Небось, в этом городе у нас не так много соотечественников?

– Порядком, – процедил он, – можно начать запись в Железную Гвардию.

Я поморщился. Для служителя он был нагловат.

– И как же давно ты в этом краю точных часов, небрезгливых банков и попранных международных конвенций?

– Три года, – буркнул он. – Моим дипломом инженера-нефтяника можно подтирать жопу.

– Поранишься! Слишком жесткий корешок. Придется обращаться к проктологу, – предупредил я.

Нику ушел, а я, закрыв за ним дверь, уткнулся во вмонтированное в стену большое зеркало. Из него в яично-желтом и, несмотря на яркость, тусклом свете лампочки глядел на меня мужчина лет сорока пяти. Седоватые виски, невеселая улыбка. Рассеянное, немножко удивленное выражение на лице. И темные, с маслинным блеском глаза, полные напряженного ожидания и беспокойства.