Анна Берсенева - Этюды Черни

В отличие от многих людей, Сергей мог точно назвать минуту, начиная с которой осознавал себя и помнил. Это была та минута, когда он впервые увидел, что отец совершенно не боится мыла. Сергею было тогда два года, это он тоже знал точно, потому что, когда ему стало два с половиной, они переехали из очень холодной местности в очень жаркую, и не могло уже быть льда на воде в тазу, стоящем в комнате.

Но и крана, из которого текла бы вода, в их комнате не было. Его не было ни в одной из комнат, где они жили, постоянно переезжая с места на место. Сказать «из города в город» было невозможно, потому что все это были не города, а ракетные точки.

Но где бы они ни находились, каждое утро начиналось неизменно: отец бреется, не страшась кусачей мыльной пены, а Сергей смотрит на него с восхищением.

Отец был той точкой жизни, в которой неизменность соединялась с переменами.

Вообще же Сергей с детства знал, что ни к чему внешнему привязываться не стоит. Никто не говорил ему об этом – он понял это сам.

Лучший друг Кирилл забудет тебя через неделю после того, как ты уедешь из этого военного городка в другой, и тому, что он обещает писать тебе каждый день и сообщать, что делает без тебя Тамарка, в которую вы с ним оба влюблены, – верить не надо. Не будет Кирилл тебе писать. И в Тамарку влюбляться тоже не стоит, хоть она и самая красивая девчонка в классе. Потому что через полгода или через год, это не имеет особого значения, будет другой класс и другая красавица, такая же непостоянная, как и прежняя, и никогда ты не узнаешь, была ли она непостоянна по природе своей или из-за не зависевшего от нее и от тебя расставания.

Сергей понял это примерно классе в пятом. И сразу же его жизнь стала проще и одновременно интереснее. Раньше перемены – места жизни, друзей, привязанностей – пугали его и мучили, но как только он понял, как вести себя перед их суровым лицом, то стал неуязвим.

Отношения с одноклассниками сделались ровными и доброжелательными. Та степень теплоты, которую они могли дать ему, постороннему человеку, вполне его устраивала, потому что он не ожидал большего.

Отношения с девочками, которые ему нравились и которым нравился он, тоже стали доставлять одну только радость. Вероятно, девочки чувствовали, что Сергей не привязан к ним слишком крепко, и это, во-первых, интриговало их, а во-вторых, не налагало на них каких-либо обязательств, которых им в дни их детства и отрочества совсем и не хотелось.

Если в таком отношении к людям и была некоторая холодность, то все-таки настоящий, глубокий жизни холод, тот, о котором Пушкин писал в «Евгении Онегине», Сергея не охватил. Слишком велик был его интерес к жизни. Он занимался спортом, много читал, особенно книг по истории, которая увлекала его чрезвычайно. Оказываясь в новой школе, он каждый раз записывался во все кружки, чтобы попробовать себя во всем, что может быть интересно человеку, и интерес к чему-нибудь обнаруживал в себе непременно.

К тому же природа наградила его качествами лидера. Сергей не сознавал этого и даже удивлялся: почему чаще всего, и даже почти всегда, друзья ожидают, чтобы он сказал им, что они должны делать и чего делать не должны? Он совсем не стремился командовать, и непонятно было, с чем связаны их ожидания.

Причину и даже природу такого к нему отношения объяснила Сергею мама, когда однажды, еще в пятом классе, он спросил, почему Юрка Малецкий сказал: «Как Серега решит, так и будет», – про то, надо ли их однокласснику Диме Быкову признаваться, что именно он устроил пожар в кабинете химии, или лучше отвечать за это всем классом.

– Дело не в стремлении командовать, – сказала мама. – Люди чувствуют, что ты великодушен. А это главное качество лидера. Его и определяют именно по этому качеству. Без великодушия человек с лидерскими амбициями становится диктатором.

Наверное, она была права. Во всяком случае, стоило Сергею появиться в новой школе, как его выбирали в совет отряда, в совет дружины, в комитет комсомола, а главное, к нему сразу начинали прислушиваться, его мнение становилось значимым, и ничем другим, кроме безотчетного и безусловного признания лидерства, объяснить это было невозможно.

Может быть, поэтому, несмотря на неустойчивость быта, с раннего детства до ранней же юности Сергей чувствовал себя устойчиво защищенным от любых жизненных невзгод.

Но чувство защищенности необходимо было чем-то подкреплять, это он понимал. Когда ему исполнилось двенадцать лет, он записался в секцию рукопашного боя. Была такая в очередном военном городке на Дальнем Востоке, рядом с китайской границей.

Отец его занятия одобрил.

– Только не ожидай, что тебя научат быть неуязвимым в драке, – предупредил он.

– А разве не научат? – удивился Сергей.

– Конечно, нет. Драка не бокс, не карате и даже не рукопашный бой. В ней не наносятся правильные удары, и со стороны она выглядит не красиво, а отвратительно и страшно.

– Но тогда зачем же учиться? – растерялся Сергей. – Если это совсем не нужно.

– Это нужно. Усвоение правил необходимо. Во время драки это знание может проявиться вдруг, бессознательно – и помочь. Я думаю, и в искусстве точно так же.

Отец посмотрел на маму. Она накладывала заплатку на локоть Сергеевой куртки и не смотрела по сторонам. Но улыбнулась, потому что почувствовала этот взгляд.

– Я думаю, искусство не создается с помощью правил, – сказал, не отводя от нее глаз, отец. – Но будет правильно, если художник заложит их в себя с помощью учебы. Так, Ира? – наконец спросил он.

– Будет правильно, если Сережа не станет ввязываться в драки, – ответила мама.

Сергей незаметно улыбнулся. К тому времени, когда происходил этот разговор, он уже понимал, что мама знает в жизни не все. Хотя, конечно, такой красавицы нет на всем белом свете. Но знает – не все, и не все умеет.

Если отец задерживается на службе или уезжает в командировку, то мама не может сама наколоть дрова, хотя все другие женщины в поселке делают это без затруднений. Но, с другой стороны, ведь она не другие, и зачем ей это уметь, зачем спускаться с вершин своей красоты, своей отдельности от окружающей жизни, если у нее есть сын, которому дров в отцовское отсутствие наколоть – раз плюнуть?

Жители поселка военных на дальневосточной границе относились к маме, мягко говоря, без приязни.

– Такая эта Ирка Февралева вся фифа московская, так ей прям ничего не надо! А сама того и гляди мужа у кого хочешь уведет. Да!

Это Сергей услышал однажды от соседки по бараку, в котором они жили. Говорила она это, конечно, не ему, а другой соседке, но и ему без обиняков повторила бы, если бы ей пришло в голову снизойти до мальчишки. Она была ражая, с громовым голосом, от нее вечно пахло потом так, что на пять шагов не подойдешь, и муж у нее был ей под стать. Они казались не мужем и женой, а братом и сестрой и отличались друг от друга, кажется, лишь тем, что у нее не бывало запоев.