Наталья Батракова - Миг бесконечности. Том 2

Последовала долгая пауза.

— Вы ее читали?… Понятно, — сказал Вадим после затянувшегося молчания. — Значит, так. Сейчас вы закрываете квартиру, сдаете ее на сигнализацию и отправляетесь к Нине Георгиевне. Это первое, — холодно отчеканил он. — Второе. Никаких разговоров о Екатерине Александровне и обо мне. Более того, ни в коем случае не поддерживать с мамой эту тему. И третье: я вернусь в среду. До момента, пока не позвоню, что прилетел, и не приеду, вы не должны оставлять маму одну. Вам все ясно, Галина Петровна?

— Хорошо, Вадим Сергеевич, — испуганно согласилась женщина.

Честно говоря, по имени-отчеству она назвала его первый раз в жизни. Познакомились ведь давно, когда тот был подростком. Воспитанный, культурный мальчик, сын профессора, шестидесятилетие которого отмечали у нее в ресторане. И с женой за время подготовки торжества сложились приятельские отношения.

Подругами они стали гораздо позже, когда у обеих, с разницей в пару месяцев, умерли мужья: сначала у Галины Петровны, затем у Нины Георгиевны. Пережитое горе сблизило окончательно. С тех пор они практически не расставались.

— Я на вас надеюсь, тетя Галя, — неожиданно добавил Вадим с болью в голосе.

— Да, Вадик, конечно. Я прямо сейчас еду на Пулихова, — спохватилась та.

— Спасибо, — только и смог выдавить он.

Опустившись в кресло, он крепко сжал в руке телефон, изо всех сил сомкнул веки и подумал:

«Ну вот и все…»

— Катя, ты сошла с ума? — прочитав текст, Камолова сдвинула на лоб очки и внимательно посмотрела на Проскурину. — Ты хочешь, чтобы мы это напечатали? Я согласна, такие личности, как профессор Ладышев, имеют право на увековечение памяти — на мемориальных досках. Пусть даже улицу назовут его именем, я не против. Но как это связано с сегодняшним днем? Рейтинга такая публикация нам не добавит. Кроме лично тебя и еще пары человек, кого взволнует судьба этого человека? В обществе мало проблем, что ли? Материал из колонии — это да, это актуально. Можно сказать, эксклюзив. Но какое отношение «ВСЗ» имеет к тому, что было напечатано много лет назад в маленькой газетенке, которой, к слову, давно нет? Молодая неопытная журналистка допустила ошибку, которая, возможно, и стала косвенной причиной чьей-то смерти. Почему именно в «ВСЗ» должно выйти опровержение того, к чему мы не имеем ни малейшего отношения? — в недоумении повысила она голос.

— Имеем. Потому что эта журналистка сейчас работает здесь. Потому что из молодой и неопытной она превратилась в матерую, получила известность. И теперь она хочет исправить давнюю ошибку, — опустив глаза, тем не менее стояла на своем Проскурина.

— Вот именно! Свою, личную ошибку! Катя, что с тобой? Прежде ты никогда не путала личные проблемы с делом!

— Я и сейчас не путаю. Но есть профессиональная ответственность. И еще совесть, которая не атрофировалась даже под грудой заказных статей или валом третьестепенных событий, которые приходится освещать. Поймите, здесь судьба человека, личности с большой буквы. Люди, которым я поломала жизнь.

Жоржсанд нахмурилась и свела брови.

— То есть ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что для меня сейчас это крайне важно. Можно сказать, вопрос жизни и смерти. Как журналистки.

Камолова сняла очки, положила их на стол, встала, сложив руки на груди, подошла к окну комнаты совещаний. С минуту так постояв, она вдруг резко развернулась и схватила листы с распечатанным текстом.

— Ты понимаешь, что все это чушь?! Вот это все! — подняла она их вверх и бросила на стол.

Соскользнув, те веером упали на пол.

— И что значит вопрос «жизни и смерти»? Это всего лишь твоя работа, которая не терпит ни сентиментальности, ни чрезмерных сюсюканий, ни слез! Как и глубоко личных переживаний, понимаешь? Да кому какое дело, что там у тебя на душе? Хочешь покаяться — сходи в церковь, поставь свечку! Ведь если это появится в печати… — едва не задохнулась она от негодования. — Неужели ты не понимаешь, что угробишь себя как журналистку?!

— Журналист, как и доктор, не имеет права на ошибку. Но, если уж так случилось, надо ее признать, сделать все возможное, чтобы…

— Да будь же честна сама с собой! Ничего, ни-че-го, — повторила она по слогам, — ты уже не исправишь! После того как прошло столько лет, это не имеет смысла! Или ты окончательно решила поставить крест на своей карьере, на своей репутации?

— Именно ради своей репутации я должна это сделать, — стояла на своем Катя, хотя внутри, если честно, появилась растерянность.

Почему-то она была убеждена, что Камолова поймет ее, как никто другой.

— Н-да-а-а… — разочарованно протянула главный редактор. — Я-то надеялась, что отпуск пойдет тебе на пользу. Ошиблась.

— Нет, не ошиблись. За эти месяцы я многое поняла: все, что с нами происходит, не просто так. Это испытания, через которые мы обязательно должны пройти на пути к счастью. За все в жизни надо платить, за все рано или поздно придется держать ответ. Особенно за причиненное кому-то горе. Это бумеранг, который обязательно вернется и попадет в самое больное место!

— …Ну что ж. Мне все понятно… — после долгого молчания многозначительно вздохнула Евгения Александровна. — Значит, так: материал из колонии дадим в завтрашний номер. Можно считать его заданием редакции, и ты с ним справилась. Второе. Так и быть, статью о профессоре Ладышеве можешь разместить в своем блоге на редакционном сайте. Мы изучим реакцию читателей и, возможно, опубликуем ее ко Дню медработника. При одном условии: ты уберешь личностные моменты. Никаких опровержений! — показала она взглядом в сторону разбросанных листов. — Я не мать Тереза, а главный редактор, и буду заботиться исключительно об интересах газеты, — как отрезала она.

— Жаль, что мы с вами перестали понимать друг друга, — проглотила обиду Катя. — Извините, Евгения Александровна, но в таком случае… я не вижу смысла в дальнейшей работе. Я ухожу.

— А вот этим пугать меня во второй раз не стоит. Пожалуйста. Пиши заявление и неси в отдел кадров. Останавливать больше не буду, — дав понять, что разговор окончен, направилась к двери Жоржсанд.

Посмотрев ей вслед, Катя молча собрала с пола разбросанные распечатки.

«Вот и финальный аккорд попытки „начнем жизнь сначала“, — грустно усмехнулась она. — От вновь начатой жизни ничего не осталось. Ну что ж… Будем считать попытку номер два переходным периодом. И уместилась она ровно в три месяца…»

Ни словом не обмолвившись о разговоре с главным редактором, она отобрала с Венечкой несколько фотографий, переслала Любаше на вычитку статью о колонии и, как мышка, затаилась в своем углу. Надо было все обдумать, собрать вещи, которых на сей раз скопилось немного, написать заявление, дождаться минуты, чтобы незаметно положить его в папку к кадровикам, и так же незаметно исчезнуть.