Эмма Герц - Вензель на плече Урсулы

Зимой из соблазнов — один снег: сначала он белый, потом всякий, не сказать — грязный, ничего не обещает, но его много и хватит на всех. Зима не кончится внезапно, вероломно превратившись за ночь в цветущий (ласковый) май. Зимой можно идти, оставляя следы, оглядываться на них, найти более-менее чистый сугроб, почти девственный, и рухнуть туда навзничь, раскинув руки. Лежать долгое время, чувствовать свое тело, пальцы, с которых ты начинаешь неравномерно замерзать, с мизинца на правой и указательного на левой, представляя, как они покрываются инеем и красиво бледнеют. Закрыть глаза, придумать, что сейчас ресницы сделаются похожими на ветки серебристого тополя, и веки будет поднять тяжело, почти невозможно — это успокоит странным образом, ты скованно улыбнешься, с трудом раздвинув холодные губы.

Выхожу зимним утром из гимназии, где учится младший сын, еще темно, как это обычно и бывает в восемь утра в январе, на тихой улице движения почти нет, лишь стартуют автомобили родителей, доставивших своих деток по месту учебы. Иду пешком, и если кто-то кому-то сигналит из глубин массивного черного автомобиля, то это не может быть, что он сигналит мне.

Но это может быть мне, понимаю я, когда водительская дверка с чавканьем открывается, и выходит Он. Задумаешься поневоле, как же мне его называть теперь.

— Привет, — говорит Он без улыбки. Улыбался Он нечасто.

— Привет, — соглашаюсь я.

— Ты мне не ответила на письмо, — говорит Он.

— Я ответила, — не соглашаюсь.

Смотрю на мужчину, частью которого я была два года. Его лицо — светлые глаза, темные волосы, седины почти нет, морщин немного, зато появился прямой короткий шрам на правом виске, сейчас он белесый.

— Бандитская пуля? — Я легко киваю на шрам.

— Нет, — отвечает Он. — Беседа одна… закончилась незапланированно. Много всего произошло. Не хотелось бы разговаривать об этом на задворках детского учреждения…

— Это не задворки, — говорю я, — это парадный вход.

— Неважно, — отмахивает Он рукой, удивленный возражениями — не привык. — Приглашаю тебя позавтракать, обнаружил здесь неподалеку неплохое кафе. Забыл название. «Уругвай»?

— «Колумбия». — Повожу плечом, я никуда не пойду.

— Вперед. — Он разворачивается и направляется к автомобилю, я разворачиваюсь и иду в другую сторону, падает снег, и можно рассматривать тонкие кристаллы на темно-красной перчатке — подбирала к сумке, просто Джеки Кеннеди из местных.

Я иногда представляю себя Джеки Кеннеди именно во время того полета. На мне окровавленная одежда — жакет, юбка цвета льна, чулки, светлые туфли. Пальцы, лицо, безупречная волна волос — в крови умирающего Президента, я отвергаю все предложения переодеться, умыться, отталкиваю руки обслуги с влажными салфетками и бокалами воды, я хочу, чтобы оставалось, как есть.

Иду домой, пытаясь отвлечься от утренней встречи и от ситуации вообще. Надо обдумать день рождения младшего сына, меньше двух недель осталось, он хочет в подарок «Юного химика», был в продаже набор, содержащий массу каких-то веществ, надеюсь, не взрывчатых. А вот сейчас нет такого набора. Удивительно, сколько в нашем городе юных химиков.

Еще — много работы, технические переводы характеристик станков для моторостроительного завода, технический перевод немного пугает меня тем, что я сейчас что-то недопойму, а потом слесарю Борисову оторвет руку. Поэтому я трачу на них времени много, слишком много, такой объем художественного текста сделала бы куда быстрее. Платят одинаково.

На работе сосредоточиться особо не могу, мысли несутся по кругу, как цирковые лошади, изукрашенные лентами и коренастыми наездницами.

Мы не виделись с Ним пятнадцать лет, мои волосы острижены, мои ногти заточены под другую форму, мой вес уменьшился на пять килограммов, в моем теле в разное время жили два мальчика, ежедневно я засыпаю рядом с мужчиной, утром сталкиваюсь с ним в ванной. В моем обиходе крем с лифтинговым эффектом и антицеллюлитный, я взрослая женщина.

Нет, возражаю себе, я маленькая девочка, на месте передних зубов у меня прореха, и это смешно.

Тоже мне, маленькая девочка, займись семьей, твои сыновья, твой муж, в последнее время с ним явно что-то происходит, почему вы перестали разговаривать, твои родители, за новогодние каникулы ты не была у них ни разу, твоя свекровь — ты обещала сводить ее к доктору, возьми за руку и своди, ты должна.

Да какого черта я всегда что-то должна, а кто сводит к врачу меня, голова болит, как будто в ней напалмом выжигают остатки мозга, глаза ломит от постоянного всматривания в монитор. Вдыхаю морозный воздух вместе со снежинками, они залетают ко мне в легкие и порхают там, притворяясь то птицами, то стрекозами, то бабочками, потом немного устают и ползают жирными кольчатыми гусеницами, — я бы предпочла избавиться от них.

Так вот я иду, беседую с собой, обхожу чугунные таблетки канализационных люков, на них греются спящие собаки, чей это прелестный стих: «Многим не хватает понимания — кости, попадаемые в баки, могут пригодиться для питания уличной какой-нибудь собаки. Если вы не в мусор кость выносите, а тому, кто в ней всегда нуждается, то и вам однажды все, что просите, прямо в руки, прямо с неба свалится!..»

Захожу в магазин, замираю перед витриной. Напалм с мозгом поработал хорошо, и я забыла, что мне надо купить, — ну сливки, да, а еще? Надо что-то готовить детям, мамаша, сосредоточься. Надо еды в дорогу старшему сыну, он вечером уезжает на сборы.

— Килограмм свиных сарделек, пирожки с картошкой, четыре штуки, две шоколадки «Вдохновение» и десятипроцентные сливки — великолепный продуктовый набор.

— Не бери эти сардельки, — таинственно шепчут у меня за спиной. Вздрогнув, смотрю через плечо. Николай, муж соседки Людочки. Немного смущаюсь: выкушав напитков от горя на праздновании Нового года, я отплясывала «Русскую» на лестничной площадке, при этом задорно напевала: «Ни-кол-лай-да-вай-за-ку-рим, Ни-кол-лай-да-вай-за-ку-рим!..» По-моему, он слышал. Как и весь подъезд, впрочем.

— Не бери эти сардельки, — еще тише выговаривает сосед. — Ты думаешь, что? Когда траванешься соевым говном, с тобой рядом его производитель стоять будет, в полном составе, вместе с главным бухгалтером?

Я озадаченно молчу.

— Девушка, не надо вот этого! — уже громко командует Николай продавщице в голубом фартучке с оборочками.

Девушка быстро снимает вполне привлекательные пухлые сардельки с весов и умещает обратно в гигантский холодильник.

— Ненавижу колбасу, — опять переходит на шепот Николай. Продавщица вздрагивает всем телом.

Я кладу в сумку сливки с пирожками и прочее, выходим на улицу. Уже светло. Обрывки хлопушек, петард, серпантиновая лапша и разноцветные плевки конфетти напоминают о Новом годе и новом счастье. Задрав черный хвост, невдалеке прогуливается кошка, на ней очень быстро тает снег.