Анна Берсенева - Опыт нелюбви

Настоящее солнце стояло высоко, но светило неярко. Наверное, это последнее осеннее солнце. В следующий раз оно выйдет на небо зимой, сквозь волнистые туманы. Нет, это луна пробирается сквозь волнистые туманы. На печальные поляны льет печальный свет она, и что-то слышится родное в долгой песне ямщика, то ль унынье вековое, то ль сердечная тоска.

«Родина, что ли, стихи навеяла? – подумал Федор. – Вспоминаю, как Кирка».

Ах ты!.. Он тут же представил, что творится сейчас с Кирой, и ему стало не по себе. Главное, и телефон московский еще не успел купить, и сообщить, что все в порядке, невозможно.

– Вы на меня рассердились, да?

Голос Тихона вывел из размышлений – как поэтических, так и житейских. Вид у мальчишки был подавленный.

– Я вообще не рассердился, – ответил Федор. – С чего ты взял?

– У вас лицо сердитое стало. – По своему обыкновению, Тихон расстроенно шмыгнул носом. – Ну, что вы из-за меня черт знает куда попали.

– Черт знает куда можно попасть только из-за себя самого, – усмехнулся Федор. – Сердиться за это на кого-то, кроме себя, глупо. И не рассердился я, а расстроился. Представил, что сейчас с Кирой делается.

– Ничего с ней не сделается, – сердито сказал Тихон.

– Ты уверен?

– Да!

– Насколько я помню, ты был уверен, что корзина крепко привязана.

Тихон замолчал и снова шмыгнул носом, на этот раз виновато.

– Думаете, она за меня переживает? – нехотя спросил он.

– Думаю, да, – ответил Федор.

– Я этой Кире никто. И люди вообще ни за кого, кроме себя, не переживают.

– Ты не тех людей знал.

– Я разных знал, – усмехнулся Тихон. Детские интонации совершенно исчезли из его голоса. – Они все или за деньги про других думают, или вообще никак. Финики в приюте вокруг меня суетились, потому что им за это зарплату платят. А отец за мной приехал, потому что это даже для него слишком. Он сам так сказал: это даже для меня слишком. Ну, что мать от меня отказалась. А если б не это, так он бы про меня и не вспомнил.

– Ты в этом уверен? – повторил Федор.

Тихон промолчал.

Федор молчал тоже. Захочет – больше расскажет. Не захочет – зачем спрашивать? Только мучить его.

– Отец любить не умел, – наконец произнес Тихон. – Он мне так и сказал: я про это говорить не умею.

– Так любить или говорить? Это разные вещи.

– А как узнаешь, любит или нет, если не говорит? И тем более когда мать за финика замуж вышла, отец же разрешил ей меня вывезти! Был бы я ему нужен, не разрешил бы.

Это он произнес запальчиво. Но в его запальчивости Федор расслышал неуверенные нотки.

– Обстоятельства этого разрешения я не знаю. Но думаю, ты насчет отца ошибаешься, – сказал он.

– А вы его знали?

«Может, белая ложь кстати придется?» – подумал Федор.

– Нет, – ответил он. – Отца твоего я не знал. Но Кира его знала и любила. А Киру я знаю тридцать два года.

– Ну да! Так ей самой тридцать два и есть, Нора говорила.

– Вот я ее с рождения и знаю. И если она его любила, значит, он того стоил. И человек, которого она любила, не мог не любить своего сына. То есть тебя. Даже если он по каким-то причинам тебе об этом не говорил. Ход моих рассуждений понятен?

– Ага, – кивнул Тихон. – А она вам кто?

– Кто – кто? – не понял Федор.

– Кира.

– Мы с ней, считай, в одной коляске выросли. Родители мою коляску ей отдали, когда она родилась.

Федор вдруг понял, что не может объяснить всего, что связывает его с Кирой. Слишком много их было, этих связей, даже назвать все и то невозможно.

– Я помню, как она родилась, – сказал он. – Она и еще две девчонки, тоже в нашем доме живут и в Кофельцах на даче. Родители наши дружили. Ну вот, девчонки родились, и мама моя меня спросила: «Федя, ты их будешь любить и защищать?»

– И что вы ответили? – спросил Тихон.

В его голосе явственно слышался интерес. Уже неплохо. Незачем ему ненавидеть Киру. И незачем, и не за что.

– Я ответил: любить – не знаю, а защищать буду.

Тихон посмотрел на Федора с восхищением. Впрочем, он и раньше уже смотрел на него с таким выражением, что Федору делалось неловко. Роль верховного божества он на себя никогда не примерял, что бы ни говорила на этот счет Варя.

– Вы теперь Киру от меня защищать будете? – задал новый вопрос Тихон.

Федор расхохотался.

– Я думаю, теперь защищать ее будешь ты, – сказал он. – У тебя это отлично получится, а она будет горда и счастлива.

– Она меня все равно в детдом сдаст.

В голосе Тихона на этот раз не прозвучало уверенности. Он произнес это почти что вопросительно.

– Не сдаст, – сказал Федор.

– Точно?

– Да.

– Я на нее орал, – вздохнул Тихон.

– При случае извинишься.

– Думаете, надо?

– Уверен.

Детские и взрослые интонации то и дело сменяли друг друга в его голосе.

– Я же ей правда никто, – с детской то ли опаской, то ли упрямством повторил он.

– Она любила твоего отца. Это немало.

Федор с некоторым удивлением понял, что говорить об этом ему не хочется. Кира – это его детство, юность, лучшее, что в нем есть. Наверное, потому и неприятно думать, что она любила человека, который по всему кажется чуждым. И за что ей было его любить? Впрочем, это глупый вопрос.

– Вы другой, чем все, – задумчиво проговорил Федор.

– Какой это – другой? С тремя ушами, что ли?

– Уши ни при чем. – Снова появились взрослые интонации. – Для вас то важно, что для других неважно. Я все время про это думал, потому и заметил. – Увидев недоумение у Федора в глазах, Тихон объяснил: – Я думал: что для людей важно? И понял: ерунда одна. Они, конечно, думают, что это не ерунда – деньги там, или машина, или дом на озере, как у мамашиного финика. Но они тупые просто, кто так думают. И я стал записывать, что на самом деле важно.

– Кира мне то же самое говорила, – сказал Федор. – Почти слово в слово, правда! Какой-то у нее тоже список есть. Любить, дружить, доверять, сострадать… При случае сверишь со своим. – Он поднялся с земли и спросил: – Отдохнул?

– Я и не устал, – пожал плечами Тихон. – Что я делал-то?

– Тогда пойдем, – предложил Федор.

– А куда? – спросил Тихон.

На твердой земле к нему вернулось самообладание. Похоже, он не трус, не зря Федор предложил ему защищать Киру.

Вспомнив эти свои слова, Федор удивился: с чего он взял, что ее надо защищать? У Кирки такой характер, что она сама кого угодно защитит, и себя тем более. Но удивление его сразу же и прошло. Он вспомнил, как она плакала, уткнувшись лбом в стену дома, а потом макушкой ему в плечо, и жалость к ней ударила его в сердце так сильно, а главное, так неожиданно, что он вздрогнул.

– Мы в какую сторону пойдем? – не дождавшись ответа, переспросил Тихон.

– Вдоль реки. – Федор поскорее прогнал странные свои ощущения. – Пока будем идти вдоль берега, а потом посмотрим. К вечеру, я думаю, до дому дойдем.