Вера Колочкова - Знак Нефертити

— Анечка… Ты здесь? — послышался за спиной шелестящий мамин голос.

— Да, я здесь, мам…

Подошла, отодвинула портьеру, встала рядом, привалившись головой к плечу. Не сдержавшись, всхлипнула тихо, в горсть.

— Не плачь, мам. Не надо. Давай мы вообще больше не будем плакать, ладно? Просто будем жить с тем, что нам осталось. Нам ведь много еще чего остается, мам! Дети, домашнее тепло, вот эта зима за окном…

— Хорошо, дочка. Я не буду, не буду плакать. Я только хотела сказать… Ты прости меня, если я что когда… не так делала. Это оттого, что я очень, очень тебя люблю… Каждый ведь любит своего ребенка, как умеет, как понимает. Если я неправильно понимала — прости…

— Ну что ты, мам! Все хорошо. Никто не может избежать ошибок, и я тоже со своими детьми ошибалась… Теперь все будет по-другому, мам. И ты тоже меня прости…

Обнялись, заплакали тихо, сладко, без горечи. И вздрогнули, когда за спиной открылась дверь.

— Мам, бабушка, вот вы где! Мам, к тебе там гости пришли, иди, встречай!

— Кто? — обернулась она к сыну, вздрогнув.

— Тетя Катя Филимонова.

— О, господи… А ее-то зачем принесло? Вечером же увидимся… Хотя нет — не пойду я в кафе вечером… Хватит с меня. Побаловалась, и будет. Правда, мам?

— А кто это, дочка?

— Филимонова? Это хозяйка кафе, где я пою.

— А почему не пойдешь? Поссорились, что ли?

— С ней — нет… С ней я не ссорилась… Просто боюсь, туда один человек придет… Ну, да это неважно, мам. Не бери в голову…

Филимонова сидела в гостиной, на диване. Увидев ее, затрепыхалась лицом, сложила ладони на полной груди:

— Анька, господи… Да что ж это такое… Как же так, Анька?

— Ладно, Филимонова, хватит причитать, веди себя прилично! Пойдем, что ли, и тебя завтраком накормлю… У меня сегодня день приема, ни больше, ни меньше. Хорошо, мама с утра оладушек напекла.

— Ань… Если какая помощь нужна, ты можешь на меня рассчитывать…

— Обязательно, Катька. Спасибо тебе. Кстати — прости, что я тебе вчера нахамила.

— Ой, да ладно… Хами, сколько влезет… Что ж ты мне сразу-то не сказала, Анька? А я, дура, к тебе пристаю…

— Ладно, не суетись, проехали. Ну, пойдем, что ли…

Выгнав Лерку с Герой из кухни, они уселись за стол. Потрогала рукой кофейник — остыл…

— Погоди, Кать, я новый кофе сварю. Я быстро…

— Слушай, Каминская… — свистящим шепотом вдруг спросила Филимонова, перегнувшись через стол. — А к тебе чего, твой муж вернулся, да? Смотрю, в прихожей хозяйничает, полку прибивает…

— Да нет, это временное явление, Кать. Для оказания моральной поддержки.

— А… Ну да… А я, грешным делом, подумала…

И вновь разлился по квартире дверной звонок — длинный, настойчивый. Кто-то с другой стороны нажимал, не отрывая пальца от кнопки…

Она вдруг поняла — кто. И вздрогнула, засуетилась по кухне, как испуганная перепелка.

— Кать! Кать… Иди туда, скажи, что меня дома нет… Ну, чего ты сидишь, иди же!

— А кто это, Ань?

— Сама увидишь! Это… Это Иван…

— Какой Иван?

— Да тот самый, который Иван Арсеньич…

— Иди ты! А что ему здесь делать? Как он вообще… А, ну да… Ну, ты даешь, Каминская…

Не успела Филимонова дойти до прихожей. Столкнулась с Иваном уже в дверях кухни.

— Доброе утро, Екатерина Дмитриевна.

— Здрассьте, Иван Арсеньич…

И проскользнула неуклюже мимо него, успев окатить любопытным взглядом. А за спиной Ивана уже выстроились Антон с Витей — лица настороженные, удивленные.

— Ань… Ты его знаешь? — с долей ревнивого возмущения спросил Витя.

— Да, Витя, знаю. Он ко мне пришел.

— Ну, понятно… Просто спросить же надо… А то прет, как по бульвару… Только дверь открыли, он и попер…

— Аня, где мы можем поговорить, чтоб нам никто не мешал? — будто не слыша Витиного возмущения, строго спросил Иван.

— А нам разве есть о чем говорить?

— Да. Есть, конечно.

— Ань… Так, может, я того… Выпру его, а? — вытянул шею из-за плеча Ивана Витя.

— Нет, Вить, не надо. Идите, оставьте нас…

Иван шагнул в узкое пространство кухни, плотно прикрыл за собой дверь. Скинув куртку, бросил ее на спинку стула.

— Кофе дашь, хозяйка?

— Да. Сейчас сварю.

— Ладно, потом сваришь… Сядь, Аня.

Она послушно села на стул, слегка отвернув от него лицо. Стыдно ей было смотреть ему в лицо, ужасно стыдно…

— Ты почему сбежала вчера? Обиделась, что я на тебя не набросился?

— Не надо, Иван… Поверь, мне и самой стыдно вспоминать об этом… Глупо все вышло, прости.

— Конечно, глупо. Вот уж не думал, что на меня все еще можно смотреть как на жеребца-казанову… Раньше, может, и можно было, но сейчас-то!

— Я же сказала — прости! Что тебе еще от меня нужно? Ты за этим сюда пришел, чтобы стыдить меня?

— Нет. Не за этим. Я, Аня, в отношении тебя на большее рассчитываю.

— Интересно, на что это?

— А ты сама не догадываешься? Ты что, и впрямь думаешь, что я такой великий человеколюбец, очертя голову всем на помощь бросаюсь, душеспасительные беседы с заблудшими душами веду? Нет, Аня, это не так. Ты мне нужна, только ты. Во всех смыслах. Как человек, как женщина. Любимая — женщина. Одна единственная, неповторимая, со всеми своими ошибками и даже с горделивой греховной сутью, если хочешь. И со всеми болезнями — тоже.

— Да зачем, Иван… Что ты говоришь… С ума сошел? Я ж тебе объясняю — у меня рак… Меня скоро изуродуют до неузнаваемости! Вон, я завтра в больницу уже залягу… Причем надолго. Ты что, будешь таскаться ко мне в больницу? Тебе оно надо, Иван?

— Ох, глупая ты женщина, Анна… Даже не глупая, а просто дура. Нашла, чем испугать.

— Иван, мне грудь ампутируют, прости за такие подробности. А потом химиотерапию будут делать. И вообще… Я и сама не захочу тебе после всего этого на глаза показаться, понял? Нет уж, запомни лучше меня такой… Женщиной с профилем Нефертити, красиво поющей романсы…

Он помолчал немного, глядя куда-то мимо нее, потом усмехнулся, протянул через стол руку, жестко ухватил ладонь, сжал в пальцах. И заговорил тихо, грустно:

— Знаешь, Ань, я ведь на своем веку всякой женской красоты перевидал… Куда там твоей Нефертити — прекрасному эталону. Эталон красоты, Аня, это вовсе не внешние признаки. Да и не в самом эталоне, собственно, дело. Красота — это любовь, Аня. Любовь, которая внутри, а не снаружи. А все остальное — глупость, придуманная испуганными людьми. Красота в сути любимого человека, как ни банально это звучит. А я, наверное, через годы ошибок заслужил право на эту банальность. Да, я очень хочу быть банальным, Ань. Уж прости.

— Не знаю… Я не верю, Иван… Может, ты не понял? Я ж тебе говорю — меня физически изуродуют…

— Но ведь любовь-то в тебе не отрежут? Запомни, Ань, — никогда нельзя добровольно отсекать от себя достоинство, дающее право на любовь. Ты что, единственная на свете женщина, с которой такая беда случилась? Да многие через это проходят — и ничего, и живут, и счастливы… Поверь мне — и ты тоже пройдешь с достоинством. Мы вместе это пройдем, Ань. Я буду рядом с тобой, я тебе помогу… Ну же, улыбнись, посмотри на меня!