Наталия Ломовская - Зеркало маркизы

Она запирает дверь и медленно поднимается по ступеням в свою комнату.

Там, на измятой, бесстыдно разворошенной постели, лежал и спал человек.

И это был Марк.

Несомненный, настоящий, хоть и очень изможденный.

Он выглядел как человек, поправляющийся после долгой болезни. Нет, больше того – он выглядел как человек, который только что родился, совершил переход из небытия в бытие…

Это, кажется, называется воскрешением, разве не так?

Его кожа была свинцово-серого оттенка, и на ней поблескивал пот, как амальгама. Его глаза глубоко запали, черные веки трепетали от беспокойного сна. Из обкусанного рта с запекшейся кровью рвалось хриплое дыхание. Казалось совершенно невозможным, чтобы он позвал Анну, да еще таким громким, уверенным голосом, но она поняла, что Марк сделал это на пределе своих возможностей. От этого зова зависело, будет он жить дальше или нет – как младенец в первый раз кричит не затем, чтобы оповестить о своем рождении, не от холода или голода, а чтобы расправить легкие. Марк крикнул так – и первым его словом в этой новой, подаренной, возвращенной жизни стало имя Анны.

Слишком испуганная, слишком растроганная, чтобы обнять его, Анна села на край кровати и положила руку на лоб Марку, словно проверяя, нет ли жара. Удивилась – какой он холодный, гладкий, скользкий, словно зеркальный.

И, повинуясь мимодумной ассоциации, бросила взгляд на зеркало.

Зеркала не было.

Там, где блестела лесным озерцом его ртутная гладь, льстиво отражая ее лицо, была просто доска, вставленная в красивую резную раму.

«Оно здесь», – подумала Анна с мгновенным ужасом.

И потом: « Оно передо мной».

Но перед ней лежал Марк. Подлинный, настоящий.

«Но как?» — думает Анна в смятении.

– Ради бога, как? – говорит она вслух.

При звуках ее голоса по лицу Марка пробегает мучительная судорога, словно он испытывает боль, и Анна виновато замолкает.

А как Ирина Македонская вернула жизнь отцу, после того как его затоптал конь? Как Агнесса Римская воскресила своего обидчика? Как Ксения Петербургская оживила мальчика, утонувшего в Неве? Что они думали, что чувствовали, что говорили? Плакали? Молились?

«Наверное, надо произнести молитву», – думает Анна.

Но она не знает молитв. Что-то шептала мать, тяжело, астматически дыша. Перед потемневшим от времени Николой Чудотворцем, перед розоволиким Христом среди беленьких овечек на лужайке. Тонкие подтаявшие свечи, бутылка с крещенской водой, круглая баночка с серыми катышками ладана. Строгий, печальный запах. Всплывают в памяти обрывки слов, несвязных, без смысла, складываются в стройные, гладкие фразы – обкатанные веками, как морем, они произносятся сами собой, словно песня.

– Отче наш, сущий на небесах! – шепчет Анна. – Да святится имя Твое… Да будет воля Твоя на земле, как на небе… Хлеб наш дай нам и прости нам… Прости нам долги наши и избавь от… и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки веков. Аминь.

Надо перекреститься, думает она. Анна помнит, как это делается. Нужно сложить три пальца щепотью и ткнуть себя в лоб, потом в солнечное сплетение, затем в правое плечо и в левое. Анна осторожно убирает руку со лба Марка, и в ту же секунду он открывает глаза.

Открывает глаза и молниеносным движением перехватывает ее запястье.

– Не нужно… этого…

Марк произносит слова с трудом, словно забыв, как они звучат. Вероятно, там, где он находился, человеческая речь не в ходу. И Анна впервые видит его глаза – серебристые, почти белые, радужка неотличима от белка.

Страх закрадывается в сердце, пронзает ледяной иглой позвоночник.

Но тут Марк поворачивает голову, свет падает иначе – нет, Анне показалось, показалось, его глаза все те же, цвета гречишного меда, горячего янтаря, раскаленного июльского полдня – омут, в который затягивает так сладко, так неотвратимо.

– Помоги мне встать, – говорит он. – Мне нужно вымыться.

До чего же легко совершать простые и понятные действия, над которыми не задумываешься: ухаживать за больным и немощным человеком, подставлять ему плечо, потихоньку передвигать вместе с ним ноги. Помаленьку, помаленьку, давай еще, вот хорошо, ну еще немного, миленький… Прикидывать в уме план реабилитации – надо бы витаминов поколоть. Стол легкий, но питательный: красное мясо, печень, крепкие овощные отвары, свежевыжатые фруктовые соки. И сдать кровь на анализ. Почему он такой холодный?

Анна затыкает ванну пробкой, напускает теплой воды, добавляет пену из фигурного флакона. Марк покорно ждет, сидя на корточках на полу, странно сжавшись, словно человеческое тело, как человеческая речь, неудобно ему.

– Можно, – говорит Анна, пробуя воду рукой.

Она помогает ему войти в ванну. С легким плеском Марк ложится в воду. Анна с удовольствием замечает, что в его лицо возвращаются краски, оно чуть розовеет, кожа теплеет. Анна растирает ему спину, массирует руки, кончики пальцев – чтобы разогнать кровь. Он блаженно потягивается.

– Я хочу есть, – говорит Марк.

– Сейчас, – улыбается Анна. Она счастлива. Она прикидывает, что можно приготовить прямо сейчас, очень быстро. Омлет, пожалуй, и непременно клубнику со сливками. Помнит ли Марк ту лесную клубнику, которую они собирали? Расскажет ли ему вкус ягоды, как Анна тосковала по нему все это время, как искала его и ждала?

– Я принесу тебе полотенце и халат.

– Не уходи, – просит Марк. Он удерживает ее за руку, смотрит странно, жадно. – Не уходи, прошу тебя.

Его ногти впиваются в кожу, но ладонь влажная, и Анна выскальзывает.

– Должна же я приготовить тебе поесть, – смеется она и идет к двери.

За дверью ждет собака.

Она не скулила, не царапала дверь, как делала обычно, если обнаруживала, что хозяйка от нее закрылась. Нет, Мара сидела и ждала, замерев, как статуя. Не взглянув на Анну, собака вошла в ванную.

– Фу, Мара, нельзя, – сказала Анна и попыталась взять псину за ошейник, но она вывернулась, как минутой раньше сама Анна вывернулась из руки Марка.

Шерсть на загривке у собаки встала дыбом, глаз горел нехорошим огнем, верхняя губа приподнялась, обнажая белые клыки. Мара наклонила голову, и Анна поняла, что та готовится к прыжку. Глухое ворчание слышалось из груди собаки.

Марк встал в ванне. Он поднялся слишком быстро, словно на пружинке подпрыгнул, человек не может так моментально встать на ноги… И немедленно в его анатомии проявилось нечто не вполне человеческое.

Марк оказался слишком высоким, хотя только что, когда Анна помогала ему идти, он был нормального, своего роста. Его шея странно искривилась, выгнулась вперед, словно за плечами у него вырос горб, и Анна подумала вдруг с беспокойством, что он не сможет поднять голову, не сможет посмотреть вверх.