Доктор Нонна - Немачеха (сборник)

– Да на историческую родину, вы там мировой знаменитостью станете, это я вам точно говорю.

– Вы же не уезжаете, – возразил он.

– У меня и семья большая, и прочих родственников батальон, куда ж я поеду. А вам надо. Съедят вас тут. Съедят и не подавятся.

Вечером Валентина усадила мужа смотреть «Покровские ворота». Григорий сквозь слезы смотрел на экран и вспоминал Евгению Марковну.

Родился действительно мальчик. Назвали его Евгением, в честь бабушки. Григорий уже не ночевал в больнице и старался побольше бывать дома – Валентине нужно было помогать. Она, правда, говорила, что сама отлично справляется, но хлопот, конечно, сильно прибавилось.

Как-то Григорий шел по темной улице и вспоминал бабушкины слова: «Ты должен пойти дальше меня. Я не стала великим хирургом. Не женское это дело. А ты сможешь». И вот, значит, кто-то его «гением» называет. Но что толку? Что толку в таланте хирурга, если для послеоперационных пациентов не хватает не то что нужных лекарств, а просто чистых простыней! Будь ты хоть трижды гением, а кого спасешь в таких условиях?!

Неподалеку от дома он наткнулся на компанию не совсем трезвых подростков. Кто-то толкнул его в плечо, кто-то сделал подсечку. Быстро обшарив карманы и обозлившись от скудости «добычи», парни избили Григория – просто так, чтобы хоть какое-то удовольствие получить.

Убедившись, что кости целы, он кое-как обтер снегом кровь с разбитой губы, с ужасом думая: «А если бы повредили руки? Я же умру без своей профессии! Да, права Берта Семеновна, – надо уезжать».

В Израиле ему повезло. Оказалось, что профессор Тихоновский перебрался сюда уже два года назад. Григорий успешно пересдал необходимые экзамены и начал работать у своего бывшего учителя. Сперва, как положено, стажером, а затем и полноправным хирургом. К его изумлению, Валя тоже сдала экзамены и устроилась в поликлинику. Они даже смогли купить небольшую квартиру неподалеку от клиники, в которой работал Григорий. Действительно неподалеку – путь от дома до больницы занимал у него минут пятнадцать, а то и десять, очень удобно. Сперва, конечно, чтобы ипотеку выплатить, подрабатывать пришлось, ну и что? Работы Валентина никогда не боялась. Это же счастье, что у нее все так чудесно сложилось: самый замечательный в мире муж, прекрасный сын и квартира своя. Что еще нужно?!

Впервые она взорвалась через семнадцать лет:

– Ты даже для сына ничего сделать не хочешь! Его скоро в армию заберут, а тебе наплевать! И на меня всегда было наплевать! Я подстриглась по-новому, покрасилась – ты заметил? Да ты на меня вообще не глядишь! Работа у тебя, видите ли! Она тебе и жена, и любовница, и семья. Хоть бы раз спросил: Валя, чего тебе хочется, Валя, как ты себя чувствуешь? Мне сорок два года, а мы в отпуск вместе ни разу не съездили! – Валентина со злостью швырнула вилку. Та, звеня, упала на пол и укатилась под раковину.

– Мам, ты чего это? – изумился Женя.

– Женечка, сыночек, я очень боюсь за тебя. Тебе ведь в армию скоро.

– Да ладно, мам, – отмахнулся Женя. – Всех призывают.

– А вдруг… – Валентина разрыдалась.

– Да ну тебя! Можно подумать, прямо всех убивают. Это и без всякой армии можно на небеса угодить, взрывы вон чуть не каждую неделю. И под машину можно попасть. Не бойся, ничего там, в этой армии, страшного нет. Все служат, и я отслужу.

Он погиб через полгода после начала службы.

Валентина не рыдала, не билась в истерике. Только сказала после похорон – тихо и устало:

– Не был бы ты евреем – наш сын остался бы жив!

В квартире воцарилась тишина. Валентина больше не напевала вполголоса свои любимые песни, не гремела посудой. Возвращаясь из своей поликлиники, она закрывалась в комнате сына и сидела так тихо, как будто ее вообще не было.

Может быть, если бы Григорий подошел к ней, обнял, прижал – как она прижимала его в ту ночь после бабушкиной смерти, – да, наверное, ледяная тишина и растаяла бы. Но Григорий знал только одно спасение от непрекращающейся боли – работу.

Он пропадал в клинике с утра до ночи. Иногда привозили мальчиков, таких же, как Женя. Он оперировал, и ему казалось, что он спасает сына.

…Буря, вздыхая, опять процокала в прихожую и заскулила под дверью. Тут же раздался звонок, и знакомый голос произнес:

– Григорий, это я, Кармит. Пожалуйста! Я же слышу, что ты дома. Может быть, ты сегодня меня впустишь? Григорий! Я знаю, я виновата… Прости меня! И Арону опять плохо. Легкие сохнуть начали. Совсем плохо. Они говорят, только трансплантация…

Григорий подошел к двери, постоял, кусая губы, но не открыл:

– Ты ни в чем не виновата. Уходи. Пожалуйста. Арону я сейчас помочь не смогу.

– Я тебе продукты привезла. Возьми?

– Мне ничего не нужно. У меня все есть.

– Вот. Я на дверную ручку повешу, потом возьмешь. Прости меня.

Познакомились они в больнице.

…Кармит была маленькой и худой. Копна жгуче-черных кудрей казалась неправдоподобно тяжелой для ее хрупкого тела. Женщине очень подходило ее имя – Кармит – «виноградник»: тонкая гибкая лоза и тяжелые блестящие грозди. Кармит все время сидела у палаты сына, с надеждой вскидывая блестящие от слез, похожие на мокрые виноградины темные глаза, едва в коридоре появлялся Григорий. Сперва он лишь слегка улыбался ей, не сбавляя шага – мол, с мальчиком все в порядке – потом начал ненадолго, на минуту-две, останавливаться. Она не сразу понимала сплошь состоящие из медицинских терминов пояснения, и он терпеливо объяснял еще раз, попроще.

Все говорили, что пострадавшего в теракте Арона может спасти только чудо: сломанные ребра ранили оба легких и повредили какие-то сосуды, так что сгустки крови создавали дополнительное давление. И вот этот высокий худой человек с большими руками совершил то самое чудо – Арон остался жив и даже поправляется. Ведь правда, он поправляется? Кармит хотелось все время говорить о своем сыне, хотелось, чтобы его спаситель, совсем не похожий на врача, снова и снова повторял ей, что «динамика положительная» и «оснований для беспокойства нет». Чтобы не отнимать у «спасителя» драгоценное время, она стала провожать Григория из клиники до дома. Он рассказывал, как проходит восстановление, и Кармит хотелось плакать и смеяться одновременно.

Валентина смотрела из окна на тонкую фигурку, идущую рядом с мужем, и чувствовала, как в груди поднимается жгучая черная ярость: как он может?! Значит, ему действительно на все наплевать – на… на… на Женечку… И на нее, на Валентину, наплевать. Наплевать, что она не может ни есть, ни спать, ни вообще жить. А эта черноволосая дрянь – да как она смеет!

Валя купила кислоту для чистки засорившихся труб, перелила в пульверизатор, из которого опрыскивала цветы, подумав, добавила туда еще хлорной извести – вспомнила, как в деревне баба Дуся плеснула в лицо соседке, что зарилась на Дусиного мужа.