Нора Робертс - Большой риф

Тейт пригубила бренди и улыбнулась.

— Я не стала бы кормить тобой рыб, Лэситер. Я их для этого слишком уважаю.

Мэтью засмеялся и легонько дернул ее за косу.

— Тейт, знаешь, что у тебя есть, кроме отличных мозгов, упрямого подбородка и непоколебимой преданности?

Она безразлично пожала плечами и отвернулась к бушевавшему за окнами дождю.

— Прямота, — прошептал Мэт. — Тебе идет.

Тейт закрыла глаза. Каким-то образом он до сих пор умудрялся обойти все ее укрепления и найти путь к ее сердцу.

— Неужели ты мне льстишь, Мэтью?

— Это не лесть, я говорю, что думаю. И задаю себе вопрос, сохранила ли ты то необыкновенное чувство сострадания, которое делало тебя особенной?

— Я никогда не была особенной для тебя.

— Была. — Безразличным пожатием плеч он постарался замаскировать болезненную правду. — Если бы не была, то не покинула бы Сент-Китс девственницей.

Ее щеки вспыхнули.

— Самовлюбленный ублюдок!

— Факт остается фактом, — возразил Мэтью, удовлетворенный тем, что отвлек ее от мыслей о Ван Дайке, и, отставив стакан бренди, наклонился к шкафчику под угловым диваном. — Подожди, — кротко попросил он, когда она направилась к двери. — Это тебя точно заинтересует. И поверь мне… — Он оглянулся через плечо. — Я не собираюсь соблазнять тебя. По крайней мере не сейчас.

Пальцы Тейт крепче сжали стакан. Как жаль, что осталось всего несколько капель, не то она вылила бы бренди ему на голову.

— Лэситер, у тебя столько же шансов соблазнить меня, сколько у вонючего скунса стать моей любимой собачкой. И у тебя нет ничего, что я захотела бы увидеть.

— Несколько страниц из дневника Анжелики Монуар.

Тейт, уже положив ладонь на ручку двери, остановилась как вкопанная.

— Анжелики Монуар? Той Анжелики?

— Оригинал дневника у Ван Дайка. Он нашел его лет двадцать назад через потомков служанки Анжелики и заказал перевод. — Мэтью вынул из шкафчика металлическую коробку и выпрямился. — Предполагается, что Ван Дайки — дальние родственники свекра Анжелики, вот почему Сайлас считает амулет своей собственностью.

Мэтью сел и положил коробку на колени.

— Сайласу льстит, что он потомок графа, пусть даже с сомнительной репутацией. По его словам, граф вернул себе амулет. Правда, для этого пришлось убить служанку, но, в конце концов, она была всего лишь служанкой. Год спустя он умер мучительной смертью — похоже, от сифилиса.

Тейт облизнула пересохшие губы.

— Если ты все это знал, то почему не рассказал нам раньше?

— Я знал не все. Отец поделился с Баком, а Бак держал язык за зубами и не показывал мне бумаги. Я наткнулся на них только пару лет назад, когда засунул Бака в клинику для алкоголиков и стал разгребать трейлер. Бак молчал из страха перед проклятием. — Не сводя глаз с Тейт, Мэтью забарабанил пальцем по коробке. — Как я понимаю, Ван Дайк слишком много рассказал моему отцу. Видимо, он решил, что вот-вот найдет амулет, и захотел похвастаться, рассказал, как выследил «Проклятие Анжелики» через семью графа. Некоторые его потомки умерли молодыми насильственной смертью. Те, кто дожил до старости, влачили жалкое существование. Амулет был продан, и начались его странствия.

— Как твой отец скопировал страницы дневника?

— Судя по его заметкам, он не доверял Ван Дайку. Он решил провести самостоятельное расследование, и это ему удалось, когда зимой пришлось сделать передышку в погружениях. Должно быть, именно тогда он наткнулся на упоминание о «Изабелле», так как стал зашифровывать свои записи. Это все мои домыслы, Тейт. Он многим не делился со мной. Черт побери, ничем он со мной не делился! Теперь, пытаясь собрать все факты, я на самом деле пытаюсь понять, каким был он. Я даже не уверен, что знал его.

— Мэтью, — Тейт села рядом с ним и накрыла его руку ладонью, — ты был мальчишкой. Ты не должен винить себя за то, что плохо знал его.

Мэтью опустил взгляд на их руки: ее — узкую и белую, свою — большую, грубую, покрытую шрамами. Хорошая иллюстрация. Не хуже, чем все остальное, показывает, какая между ними пропасть.

— Я не знал планов отца, только чувствовал: что-то происходит. Я не хотел, чтобы он нырял с Ван Дайком в тот день, потому что слышал, как они спорили накануне. Я просил его не нырять или хотя бы позволить мне спуститься с ним, а он только рассмеялся… — Мэтью замотал головой, словно пытаясь стряхнуть воспоминания. — Да, я не ответил на твой вопрос. Очевидно, отец обыскал каюту Ван Дайка, нашел дневник и скопировал самые важные страницы. Думаю, из-за этого они и спорили.

— Мэтью, почему ты рассказываешь это мне? Зачем возвращаешься к тому, что уже нельзя изменить?

— Потому что ты не останешься, если я просто попрошу тебя.

Тейт убрала руку.

— Значит, играешь на моем сострадании?

— Нет. Излагаю факты. Ты не веришь, что мы найдем «Изабеллу»? — Он внимательно смотрел ей в глаза, оценивая ее реакцию. — Ты уверена в том, что мы не найдем амулет, а если и найдем, для тебя это будет всего лишь ценное старинное украшение.

— Правильно. И все, что ты рассказал, меня не переубедило. Я понимаю, почему тебе хочется верить, но это не меняет фактов.

— Мы охотимся не за фактами, Тейт. — Мэтью открыл коробку и вручил ей страницы, исписанные мелким почерком. — Если ты забыла об этом, то, может быть, прочитав дневник Анжелики, вспомнишь.

«Октябрь, 9. 1553

Утром меня убьют. У меня осталась всего одна ночь на земле, и я проведу ее в одиночестве. Они забрали даже мою дорогую Колетт. И к лучшему. Ни ее рыдания, ни молитвы, чистые и бескорыстные, не помогли бы мне, а она лишь зря страдала бы в этом подземелье, дожидаясь зари. За долгие шесть недель, прошедшие со смерти Этьена, я научилась жить в одиночестве. Я потеряла не только самого близкого друга, мою любовь, мое счастье, но и защитника.

Они сказали, что я отравила его, опоила своим колдовским зельем. Какие дураки! Я отдала бы за него жизнь. Что я и делаю. Я не смогла излечить его. Болезнь вспыхнула так неожиданно. Ни настойками, ни молитвами я не смогла отвратить смерть. И меня, его жену, они обвинили и осудили. Меня, ту, что лечила болезни всех жителей деревни, осудили как убийцу и колдунью. Все, чьи страдания я облегчала, поливали меня бранью, как волки, воющие на луну, и требовали моей смерти.

Их направляет граф, отец Этьена. Он ненавидит и желает меня. Следит ли он сейчас из окна своего замка, как воздвигают костер, который станет моим смертным ложем? Я уверена, что да. Я отчетливо представляю, как злобно сверкают его глаза, как сплетаются в молитве его алчные пальцы. О, я сгорю завтра, но он будет гореть вечно! Небольшое, но все же утешение.

Если бы я уступила, если бы предала Этьена — пусть даже после его смерти — и легла в постель его отца, может, я осталась бы жива. Так граф обещал мне. Но я с радостью предпочла пытки их проклятого христианского суда.