Ирина Муравьева - Отражение Беатриче

Дядя Саша достал из кармана брюк пачку «Казбека», и они с сестрой закурили, хотя мама ни за что не решилась бы закурить дома, при отце.

– У нас неприятность, – быстро выдыхая горький дым, сказала Елена Александровна. – Я вам расскажу все, как есть: Ане нельзя сейчас оставаться в Москве. – Она не удержалась и всхлипнула. – Аня беременна. Муж ее уже несколько месяцев в командировке, и все это время у нее была связь с иностранцем...

– О, Господи, Боже ты мой! – всплеснула руками Веруська и вдруг обняла эту Анну так крепко, что Анна слегка даже ойкнула.

– Но дело не только в том, что она ждет ребенка от иностранца, – взяв себя в руки и вытерев мокрые глаза, продолжала Елена Александровна. – Дело в том, что муж ее на виду, вы знаете, я вам писала, и он сейчас должен вернуться. Поэтому...

– Да понял я, Леля. – И тут дядя Саша накрыл своей смуглой, худою рукою худую и смуглую руку сестры. – Анюта останется здесь. Я все понял.

Сергей Краснопевцев вез своей жене и всей ее семье такую груду подарков, что, когда он вышел из здания аэропорта с тяжелыми чемоданами в обеих руках и не увидел ни своей машины с шофером, ни, главное, Анны, первое, что он почувствовал, была досада на ее вечную неорганизованность. Но это ничтожное и, надо сказать, странное по своей ничтожности и неуместности после стольких месяцев разлуки чувство пришло к нему только по одной причине. Своею ничтожностью и неуместностью оно постаралось быстро вобрать в себя, спрятать и оттянуть охвативший его страх, который был сильным настолько, что рассудку или, может быть, инстинкту самосохранения Сергея Краснопевцева пришлось, вероятно, вмешаться, подсунув ему вместо страха досаду.

Он поставил чемоданы и оглянулся.

– Здравствуйте, товарищ Краснопевцев, с приездом, – сказал за его спиной незнакомый низкий голос.

Краснопевцев резко обернулся. Близко к нему, слишком близко для того, чтобы просто поздороваться, стояли двое мужчин, внешность и манеры которых не оставляли никаких сомнений в том, кто они такие и откуда. И он, который отлично знал, как это происходит, вдруг так растерялся, что в первую секунду начал задавать те же пустые и ненужные вопросы, которые задают и те, которые знают, как это происходит, и те, которые не знают.

Через минуту он уже сидел в черной машине с приспущенными шторками на окнах, руки его были свободны от чемоданов, и близко к нему, подпирая плечами широкие плечи его, примостились совсем незнакомые жесткие люди.

– Могу я, в конце концов, поинтересоваться, куда вы меня везете и с какой целью? – хрипло спросил он, увидев сквозь щель между шторками, что машина объезжает памятник Дзержинскому и направляется к улице имени Кирова.

Вместо ответа один из его провожатых достал из кармана наполненный шприц, Краснопевцев ощутил легкий укол в предплечье и вдруг перестал видеть, слышать и чувствовать.

Он не знал, что происходило с ним после того, как машина въехала во внутренний двор Лубянской тюрьмы, где его выволокли из нее и, с болтавшейся, закинутой головой, безвольными, как у куклы, ногами, дотащили до камеры, куда и бросили так, как бросают не живое существо, а мягкий неодушевленный предмет, который не должен сломаться в падении. Он рухнул на каменный пол, и дежурный, смотревший внимательно в круглый глазок, пошел доложить, что он спит очень крепко.

Однако дежурный не догадался, что в эти самые минуты Сергей Краснопевцев нисколько не спал, а шел по цветущему белому саду, и рядом шла гейша. Черты ее круглого лица странно напоминали ту женщину, которая когда-то зарыла своего ребеночка в прогнившую солому и, громко смеясь, побежала к реке. Но та была бледной, растрепанной, рваной, а эта сияла своей красотой и шла под широким лиловым зонтом, открывши жемчужные беличьи зубки.

Краснопевцеву хотелось, чтобы она немедленно стала его любовницей, и он все высматривал, где бы им лечь, боясь, чтобы вдруг не заметил садовник. Наконец он увидел небольшой овражек, весь засыпанный розовыми и синеватыми лепестками и так удачно задекорированный пышными цветами на свисающих до самой земли ветвях, что именно там можно было бы спрятаться. Он начал тянуть ее за руку, но она лукаво прикрыла свои раскосые глаза цвета недозревшей синей сливы и отрицательно замотала черноволосой головой. Чувствуя, что желание к ее телу становится нестерпимым, Краснопевцев грубо схватил ее на руки, бросил в засыпанную лепестками траву и вдруг обнаружил, что гейша беременна.

Она лежала среди цветов, обтянутый шелком живот возвышался над ней, и когда она положила на него свои изнеженные белые руки, одна из них дернулась, словно ребенок толкнул ее прямо в ладонь изнутри. Желание, однако, не утихло, и, вспомнив, что спать можно даже с беременной, Краснопевцев навалился на нее, зажал ей ладонями рот, задрал ее шелк и вошел. Его охватило такое блаженство, что он застонал, но услышал сквозь стон, как женщина просит о чем-то и плачет.

– Постой ты! Чего ты дуришь? – прошептал Краснопевцев, стараясь, чтобы и она испытала то же самое блаженство, которое испытывает он, но вдруг вся трава покраснела под ним, и руки его стали красными, липкими.

– Плесни-ка еще, Ермаков! – сказал низкий голос, который однажды он, кажется, слышал. – Однако, как действует! Сила науки!

Краснопевцев лежал на полу, а человек, которому принадлежал этот голос, сидел за столом и сверху вниз смотрел на него глазами, похожими на мутные оконные стекла, которые начали мыть, развели повсюду разводы и бросили. Сверху на Краснопевцева лилась холодная вода, и он загородился от нее обеими руками.

– Ну, как? Пошпионили на самураев? – спросил его тот, который сидел за столом. – Платили-то вам хоть прилично?

– Прилично, – кивнул Краснопевцев.

Он не понял, о чем его спрашивают, но решил про себя, что, если на все вопросы отвечать утвердительно, его непременно отпустят домой, и там он завалится спать. Ему ничего, кроме только бы спать, спать долго, уютно, всю жизнь, не хотелось.

– Товарищ Иванов сообщил нам, что вы пользовались особым доверием у некоего, – говоривший быстро заглянул в бумагу на столе, – протоиерея Антония и через него вышли на связь с японской разведкой. Что вы можете рассказать нам об этом господине?

Краснопевцев начал изо всех сил вспоминать, что он может рассказать о протоиерее Антонии, но не вспомнил ничего, даже лица протоиерея, и только вот эти слова, но без всякого смысла, без связи с его прежней жизнью, вернулись и тут же уплыли куда-то: «Если я и пойду долиною смертной тени...» При этом красивое слово «долина» казалось совсем незнакомым.

– А что мне рассказывать? – пробормотал Краснопевцев. – Я ничего...

– Вы помогали протоиерею Антонию составить прошение, которое облегчило бы ему возможность вернуться в Союз, чтобы и тут продолжать свою подрывную деятельность. Что побудило вас к этому?