Даниэль Глаттауэр - Рождественский пёс

Но до знакомства дело не дошло, потому что вмешался Курт, заявив о себе и о своей душе номер два оглушительным лаем. При этом он с головокружительной скоростью носился вокруг своих новых любимцев, прыгал им на грудь и на плечи, радостно лизал их стрижки и шестимесячные завивки, вновь отпрыгивал от них, бросался за своим «говорящим» сэндвичем, разбрызгивая по сторонам обильные слюни, и…

— Я думаю, нам сейчас лучше уйти, — сказал Макс, не желая показаться невежей.

Катрин улыбнулась и послала ему сквозь приоткрытую дверь беззвучный поцелуй.

Они собирались вместе провести день, то вдвоем, то втроем (с Куртом). Не исключено, что они провели бы вместе и ночь. И следующий день. И может быть, еще одну ночь. Катрин было все равно, как называлось то, что между ними начиналось. Вероятно, любовное приключение. О меньшем она уже думать не могла. А думать о большем было глупо. Макс ведь через два дня должен был уехать. Курт, правда, оставался с ней (и она была этому рада, она любила Курта, он на глазах ее родителей изображал бег в мешке с помощью пиджака Аурелиуса!). Но ничего однозначно предсказуемого за этим последовать не могло.

Тем более что после Рождества все обычно выглядит уже совсем по-другому. Но как бы это «все» ни выглядело, для Катрин оно почти всегда означало изменение к лучшему. («Лучше так, чем…») Так что нужно только продержаться эти два дня, думала она. И «любовное приключение» было как раз блестящей прелюдией к построждественским переменам. А потом ей останется собака и воспоминание. Вот в таком трезвом ключе она — при желании — могла рассматривать происходящие события. А желание было. Только вот чувствовать в таком трезвом ключе она, к сожалению, не могла. Но хотела научиться. Может, ей удастся это за рождественские праздники?

Все вышло иначе. После обеда они расстались. Она, правда, любила его, но он оказался извращенцем. Одним из тех на первый взгляд нормальных, ласковых, чувствительных мужчин, которые потом в один прекрасный день подстерегают тебя в ванной с ножом в руке — плачут и говорят, что должны сделать это для своей матери, и в конце концов наносят тебе множественные ножевые ранения.

Она застукала его с фотографией, которую он, целуясь с ней, держал у нее за спиной. На фотографии были женские губы. По-видимому, его бывшей подружки. (Если, конечно, это не губы его матери!) Это же ненормально! Или нормально?.. Она благодарила Бога… нет, не Бога, а свое собственное физическое самообладание за то, что еще не успела раздеться догола.

Они уже лежали на оранжево-красном замшевом диване, завалившись на него во время поцелуя. Макс целовался из рук вон плохо, как гимназист, в первый раз ощутивший у себя во рту чужой язык. Но это ее ничуть не смущало. Она чувствовала его вожделение, которое он выражал открыто и уверенно. Это захватило ее. Это свалило ее с ног. Он хотел обладать ею. И она уже готова была отдаться ему. Такого желания она не испытывала уже много лет. Испытывала ли она вообще когда-нибудь такое желание? «Обладать», «отдаться» — уже одно только звучание этих слов лишало рассудка! Но до этого не дошло.

Его рука за спиной оказалась прижатой к дивану. Катрин повернула его на бок, чтобы освободить его руку. Он сопротивлялся. Он не хотел высвобождать руку. Это было странно. Это не имело никакого рационального объяснения с точки зрения секса. Ведь руки в такой ситуации были нужны. Или не нужны?

Ей показалось, что он от нее что-то скрывает. Что в руке у него что-то спрятано. И она не ошиблась. Это была фотография. Она взяла ее в руку — губы… Тьфу! Нет, она не смогла его спросить, зачем это фото, для какой цели оно ему понадобилось. Она боялась объяснений, боялась услышать какое-нибудь признание извращенца, а еще больше — какую-нибудь жалкую отговорку, боялась внезапного столкновения с какой-нибудь трусливой пошлостью.

— Это совсем не то, что ты думаешь, — прошептал он.

Но она не думала вообще. Он прятал в руке фото с какими-то губами. Так что думать тут было нечего. Это явно была какая-то патология.

Застегивая блузку, она чувствовала себя униженной. В то же время она чувствовала, что не может просто так отказаться от этого мужчины, который сидел на диване с видом нашкодившего школьника. Она поймала себя на том, что ищет чего-то, что хоть как-то облегчило бы ей неизбежный разрыв — какую-нибудь часть его, некое связующее звено, некий стыковочный модуль. Ей не пришлось долго искать. «Модуль» лежал под креслом и спал. Катрин не стала спрашивать ни того ни другого.

— Пошли, Курт! — приказала она.

Курт помедлил с выполнением приказа только потому, что еще не успел проснуться. Но сразу же после пробуждения он безоговорочно последовал за ней.

— Я думаю, так будет лучше, — сказала она Максу на прощание.

Из ее слов не явствовало, что именно «будет лучше». Она и сама этого не знала. Но она видела много фильмов, которые заканчивались подобными горестными сценами. Она всегда восхищалась мужеством людей, которые в таких отстойно-обломных финальных сценах были в состоянии произнести: «Я думаю, так будет лучше». Она гордилась собой, гордилась тем, что покинула квартиру с чувством собственного достоинства (и с собакой). Гордость улетучилась уже у двери подъезда. А на улице перешла в ледяную слякоть.

Макс не испытывал печали. Он просто подумал: «Жаль». Может, он даже произнес это вслух. Краткое «жаль» в сочетании с растерянным пожиманием плеч. А потом прибавил: «Не повезло». Эти две реплики доказали ему, что при желании можно невозмутимо принимать любые удары судьбы, какими бы сокрушительными они ни казались. Конечно, он сейчас мог бы вонзить себе в брюхо штопор и вытащить наружу пару метров кишок. Это было бы, во всяком случае, не менее адекватной реакцией на случившееся, чем его «жаль» и «не повезло». Потому что если бы его несколько часов назад спросили, что для него в отношениях с Катрин было бы страшнее всего, он ответил бы: «Если бы она застукала меня во время поцелуя с фотографией». Именно это и случилось. Жаль. Не повезло.

Таков был финал истории. Макс сидел на диване и ждал, когда пройдут два дня, оставшихся до его отъезда. До начала путешествия, которое его уже не радовало. Ему уже не нужно было никакого подводного плавания. Ему вообще больше ничего было не нужно. Кроме одного: Катрин. Но ее он только что потерял. Жаль. Другие женщины его не интересовали. Не повезло. Значит, ему придется состариться в одиночестве, без всякой охоты к подводному плаванию и к чему бы то ни было вообще. Жаль. Не повезло. Он был слишком несчастен, чтобы жалеть себя.

У него теперь не было даже собаки. (Он уже никогда не отважится потребовать Курта назад.) Если бы он сейчас сказал себе, что ему не хватает Курта, он не поверил бы себе. Но это была правда.