Инна Туголукова - Кризис среднего возраста

Он не раб, прикованный к галере, а свободный человек, имеющий право быть счастливым и распоряжаться собственной жизнью по своему усмотрению. А чтобы исполнять отцовский долг, совсем необязательно жить вместе. Можно и под одной крышей быть плохим отцом, а он для Машки всегда был номер один и таковым и останется. Дети, между прочим, тоже вырастают и уходят из дома, но при этом не забывают о своих родителях.

Люди здорово умеют все запутывать. А в природе все устроено разумно. «Рыбка ищет, где глубже, а человек — где лучше» — вот и вся правда жизни. Остальное — лицемерие и словесная шелуха.

…Алексей пришел домой поздним утром, когда Вера была на работе, а Машка в школе. Достал с антресолей большой дорожный чемодан и аккуратно сложил туда рубашки, белье, пару костюмов. Отобрал любимые диски и застыл посреди гостиной, прикидывая, не забыл ли чего важного. Нет никакой необходимости тащить с собой весь гардероб. Он в любой момент может прийти сюда и забрать все, что нужно.

В двери заскрежетал ключ, и Леша испуганно вздрогнул, словно воришка, застигнутый на месте преступления неожиданно возвратившимся хозяином. Но пути назад уже не было. Он решительно подхватил чемодан и шагнул в прихожую.

— Куда это ты собрался? — заволновалась Татьяна Федоровна.

— В командировку.

— И далёко?

— В Швейцарию, — с вызовом огрызнулся он.

— Что это вдруг?

— Ну почему же вдруг?! Вопрос давно решался…

— А Вера знает?

Алексей помедлил.

— Я позвоню.

Татьяна Федоровна бессильно опустилась на стул.

— Сынок!..

Но дверь с тихим стуком уже затворилась.

Итак, Катя была девушка умная и ошибок не допускала. А за Лешу стоило побороться — не козел, не урод, зарабатывает прилично и даже не курит. А главное, не пьет. И вот это последнее обстоятельство перекрывало все остальные, вместе взятые. Слишком хорошо она знала, что это такое. Испытала на собственной дубленой шкуре.

Отец был строителем, а пил как сапожник. И сколько она себя помнила, пребывал в этом своем омерзительном состоянии — от легкого подпития до глухого горячечного беспамятства. То, злобно-подозрительный, тяжело смотрел налитыми кровью глазами. То часами нес ахинею, не давая уснуть до рассвета. То вдруг впадал в беспричинную ярость, орал, багровея лицом, вздувая жилы. И Катя, дрожа от страха и ненависти, думала: «Вот сейчас одна из этих вздувшихся синих жил лопнет, не выдержав адского напряжения, и мы с матерью заживем наконец спокойной человеческой жизнью».

Сколько раз она слезно просила мать развестись, уйти от отца, но та только отмалчивалась.

— Тогда пускай он уходит! — кричала Катя. — Пусть убирается отсюда!

— Пускай уходит, — соглашалась мать.

— Ну так скажи ему! Прогони!

— Вот сама и скажи, а я на тебя посмотрю! Никогда он отсюда не уйдет. И нам уйти некуда.

— Всегда можно найти выход!

— Ну так найди его, этот выход! — взвивалась мать. — И мне подскажи! А то я, тупая, не вижу…

Как же она завидовала счастливцам, имеющим нормальных отцов! Или не имеющим вовсе. Нет, лучше все-таки имеющим. Если, конечно, такие существуют не только в кино и книгах. Чтобы можно было поболтать, посмеяться, поехать летом к морю, позвать в дом гостей. Чтоб пожалел, когда больно, подул на разбитую коленку, разделил твою радость, защитил от обидчиков. Может, ее папенька когда-то и был таким? Давно, в самом начале? Катя не помнила.

Однажды он избил мать, беспричинно, жестоко, прямо у нее на глазах. Она сунулась было на помощь, но получила по морде и больше не лезла — забилась в угол, смотрела, как маленький, дрожащий от ужаса и злобы зверек.

Мать потом рыдала так безутешно, что разрывалось сердце. И душу грела только одна надежда, что уж теперь-то все переменится, мать разведется, и они наконец-то уйдут из этого ненавистного, безрадостного дома.

Но ничего не изменилось, потому что именно в этот момент у отца появились деньги. Шальные, немереные. А мать деньги ценила. Высоко. Наверное, больше всего на свете. И уж точно выше собственного достоинства.

Она тогда будто с цепи сорвалась — увешалась бриллиантами, как елка, шуб себе накупила, барахла всякого. Квартиру построила пятикомнатную, обставила испанской мебелью, набила добром под завязку. Машина, само собой, появилась. «Тойота-лендкрузер» — не хухры-мухры. Пару раз она ее шибанула, за что ей отец холку намылил по полной программе, но потом ничего, научилась — водит лихо.

Отец за руль по известным причинам не садился. Но денежки отстегивал исправно. У него теперь был собственный лимузин с водителем и офис в Москве. Что-то они там строили грандиозное, на века. Но пил он, как и прежде, по-черному. И допился. Сначала до белой горячки, а потом и до инсульта, после которого остался инвалидом с парализованными ногами и невнятной речью.

Теперь он всегда был дома, сидел в своем кресле на колесиках, несчастный и злой. Спиртным не баловался — жить хотелось больше, чем выпить. Хотя Катя и не понимала, чего цепляться за такую никчемную, тоскливую жизнь.

А мать за ним ухаживала, хотя Катя подозревала, что дело здесь было не в человеколюбии, а в каких-то там дивидендах, исправно капавших с каких-то там вложений. С каких именно, мать пока не знала, а отец не торопился раскрывать перед ней свои тайны. Опасался, видно, за свою драгоценную шкуру.

Однажды ночью, проходя мимо родительской спальни по малой нужде, Катя слышала, как отец слезливо молил:

— Помоги мне. Помоги! Ведь я же мужик! Мне надо…

— Да какой же ты мужик? — насмешливо открестилась мать. — Никогда-то им не был, а уж теперь и подавно. Помоги себе сам. Знаешь, есть такая передача? Руки, слава Богу, еще работают.

— Су-ука! — завыл отец.

Потом, в Новый год, мать примчалась откуда-то в последний момент, наметала на стол и, сверкая благоприобретенной голливудской улыбкой, провозгласила тост:

— Ну, Аркаша, я тебе желаю, чтобы в этом году ты поправился!

— А я тебе желаю, чтобы в этом году ты сдохла, — сказал отец.

Через восемь месяцев он умер.

За недолгое время его домашнего сидения они не то чтобы сблизились с Катей, но все-таки были рядом. И на похоронах, глядя в его лицо, ставшее странно значительным и прекрасным, Катя так горько, так отчаянно плакала, что начала икать. И икала еще пять дней. Мать даже водила ее к врачу, и тот сказал: «На нервной почве».

Вот тогда-то в их жизни и появился невзрачный мужичок Роман Ефимович Шиловец, который в материных глазах обладал по крайней мере двумя неоспоримыми достоинствами: тугим кошельком и двойным гражданством — российско-американским. Мать носилась с ним как курица с яйцом и, укрепляя позиции, родила Кате братика Сашу.

Российско-американский подданный, как честный человек, женился. Правда, общество свое никому особо не навязывал — жил в основном в Америке. Мать моталась к нему туда время от времени, с собой брала маленького Сашу. Катю оставляла в Москве на попечении тетки Шиловца, больной старухи, одиноко доживающей в его большой трехкомнатной квартире на Старом Арбате.