Глафира Душа - В ожидании Романа

–?Не судьба, видно, вам родить. Так бывает... Не мучайте себя!

Но ни Меджид, ни Лада не собирались смиряться с таким диагнозом. Что это за диагноз – не судьба?!

–?Едем в Москву! – как-то сказал Меджид.

–?Когда?

–?Вот отпразднуем твое тридцатилетие и едем.

Он не просто принял решение, а заочно договорился с каким-то профессором из столичной клиники. Тот велел взять историю болезни и приезжать спустя полгода после очередного выкидыша.

Опять Москва! Опять красота столичного города! Только теперь не безоговорочное счастье, как когда-то в медовый месяц, а последний луч надежды, еще одна попытка истерзанного тела... Потухший взор Лады, опущенная, совсем седая голова Меджида...

Профессор сделал всевозможные анализы, провел компьютерное исследование, обследовал Ладу на аппарате УЗИ. Вывод был следующий: рожать можно. Только при одном условии: как только удастся забеременеть, Лада ложится в клинику и лежит в ней все девять месяцев. Лежит почти недвижимо. Тогда возможен благоприятный исход.

Да! Да! Да! Конечно да!

Лада легла в клинику, Меджид уволился с работы, снял квартиру в Москве. И день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем дежурил у постели супруги. Кормил, поил, читал вслух книги, переодевал... На ночь уходил домой, чтобы утром снова вернуться в палату. Он заметно постарел, но глаза излучали прежнюю любовь и веру в чудо.

Беременность развивалась нормально, животик рос по всем законам, плод шевелился, его сердцебиение прослушивалось.

Счастье было близко. А то – не судьба, не судьба! Оставался всего-то месяц... Меджид перестал есть. Он похудел, высох, и только горящие глаза выдавали истинные порывы его души.

Лада заставляла его есть. Теперь, когда она была уже уверена в положительном исходе беременности, ей пришлось взять на себя некоторые командные функции. Она отказывалась есть, если Меджид не ел. И он был вынужден питаться наравне с супругой. Она подкармливала его то шоколадкой, то яблоками, то сухофруктами. Он послушно жевал, но, приходя домой, ничего не брал в рот, ложился в холодную постель, тоскуя по сколь любимому, столь и недоступному телу жены. Он подчас уже и сам не понимал, чего желал больше: рождения ребенка или близости любимой. Это были желания совершенно разнонаправленные: ребенка он ждал умом и сердцем, а о Ладе грезил всем своим мужским естеством... Но он даже не мог позволить себе поцеловать ее при посторонних. Не положено. Не принято. А в палате лежали еще несколько женщин. Меджид считал дни до родов и... запрещал себе мечтать...

Схватки начались чуть раньше положенного срока. Ладу готовили к операции кесарева сечения, но роды стремительные случились... Через два часа родилась девочка. Здоровая, хорошенькая, с нормальным весом...

А Лада умерла в родах. Обычно в критических ситуациях, если стоит вопрос, кого спасать, спасают мать. Здесь, видимо, это оказалось невозможно.

Когда Меджиду сказали, первая мысль, которая пришла к нему, была ужасна: «Она родила собственного убийцу». И не пошел смотреть на дочь. Потрясение было настолько сильным, непередаваемым, невыносимо болезненным, что мозгу, чтобы защититься от этой боли, ничего другого не оставалось, как обезуметь.

Его поместили в психиатрическую клинику. Девочку забрала к себе старшая сестра Лады Сахиля. У нее было двое сыновей. Старший школьник, младшему – три года. Жили они в ауле под Баку. Девочку Лады и Меджида назвали в честь мудрой бабушки Афаг. Она была прелестным созданием. Подвижная, улыбчивая, с вьющимися непослушными волосами и глазами-вишенками. Ласковая девочка, абсолютно лишенная капризов и почти никогда не мучающая приемных родителей ни слезами, ни упрямством...

Ей уже исполнилось три, когда она со своим приемным шестилетним братиком Аязом играла у дороги рядом с домом. За день до этого у соседнего дома разгрузили машину с песком, и детям разрешили по паре ведерок взять себе для игры. Аяз организовал небольшую песочницу, натаскал песка игрушечными ведерками, и дети принялись строить дома, мосты, подземные гаражи и даже замки...

Заигрались, загулялись... Пора бы домой обедать. Но вот сейчас еще один домик долепим...

...Грузовик на немыслимой скорости вылетел из-за поворота и, не разбирая дороги, несся по аулу...

Аяз и Афаг погибли на месте. Их могилки рядом. Меджид ничего не знает. Его навещают, конечно, но разговаривать с ним бесполезно.

Видимо, права была мудрая бабушка Афаг. Раз Аллах не дает, может, и не надо?

Ефим Наумович долгие годы живет один. В роскошном сталинском доме, в центре Москвы. Квартира хоть и считается однокомнатной, но имеет огромную кухню-столовую, две темные кладовки и даже комнату для собаки размером в шесть квадратных метров, в которой в далеком прошлом проживала прислуга. Прислуги давно нет. Приходит два раза в месяц внучка. Убирает, меняет постель, уносит белье, чтобы через две недели принести чистое и глаженое. Внучке двадцать. Она студентка. Хорошая девочка.

Ефим Наумович невысок, немного сутуловат, немного старомоден. В одежде уж точно. Какие-то у него древние костюмы, еще старого покроя. Но ткань хорошая, добротная и портновская работа безупречная. И даже моль до них не дотронулась, что странно.

Новые вещи он покупает редко. Крайне редко. В основном обувь. Обувь он любит. Она у него в идеальном состоянии. И крем специальный использует, и бархотки, и набойки всегда вовремя ставит. Так что и обувь тоже ему долго служит. Иногда покупает, конечно, но исключительно английского производства. У него не только обувь высочайшего качества... Пальто, к примеру, тоже, сделано в Шотландии. Правда, в одна тысяча девятьсот каком-то году, но зато сносу ему нет.

И если в одежде он консервативен и старомоден, то в еде – совсем наоборот. Никакой колбасы, плавленых сырков или килек в томате. Французский коньяк, красная икра, сливочное масло и творог с рынка. Ефим Наумович – большой ценитель грузинской кухни. Рядом с его домом ресторан «Мукузани». Так ему почти каждый день на дом еду приносят. Скидка у него чуть ли не тридцать процентов. Чего ж не заказать? Хачапури еще теплый, аджап-сандал, ачму и лобио из зеленой фасоли подают к дверям квартиры через двадцать минут после заказа.

С дочерью отношения сложные. Даже, можно сказать, проблемные. Дело в том, что давно, тридцать лет назад, случилась в семье трагедия. Ефим Наумович был женат к тому моменту уже пятнадцатый год. И жену свою – Валерию – любил безумно. Он удивлял всех окружающих такой многолетней влюбленностью, он удивлял Валерию, он удивлял самого себя. Видимо, Ефима можно было назвать однолюбом, причем в его классическом варианте: если уж полюбил, то однажды и навсегда.