Татьяна Воронцова - Невроз

Да о чем ты вообще? О чем ты? Еще неизвестно, какой будет следующая ваша встреча, не говоря уж о перспективах совместного проживания. Соизволит ли он явиться на сеанс терапии? Сможет ли и дальше считать достойной уважения женщину, которую соблазнил?

Он явился без опозданий. Положил на ее стол букет бордовых, почти черных роз, снял плащ и уселся в кресло напротив. Пока Наташа металась туда-сюда в поисках подходящей вазы, а потом в поисках подходящего места для всей этой красоты, Рита не могла отделаться от подозрения, что Грэм наслаждается произведенным эффектом. А Наташа? Что думает Наташа? Она ведь тоже женщина, с собственными мыслями и собственным мнением.

Как обычно, они начали с того, на чем остановились в последний раз. Рита задала несколько безобидных вопросов, Грэм охотно ответил. Потом попросил разрешения закурить. Если бы за этим диалогом наблюдал посторонний, он бы ни за что не заподозрил, что между ними что-то есть. Что-то помимо аналитической работы.

Медленно выпустив дым из ноздрей, Грэм начал говорить, но неожиданно съехал с темы:

– Тот сон про змею в подземелье... помните?

– Да, – ответила слегка удивленная Рита.

– Так вот, это неправда. – Он поднял глаза, и у нее участилось дыхание. – Неправда, что я сбежал. Я напоил змею своей кровью. – На мгновение он запнулся. – Я продолжаю поить ее до сих пор.

Рита нахмурилась:

– Так я и думала. Почему вы солгали мне, Грэм?

– Это случилось как-то само собой.

– И часто в вашей жизни что-то случается само собой?

– Не чаще, чем у других, я полагаю. И вообще, – он занял оборонительную позицию, – хватит на меня наезжать! Я же извинился.

– Извинений я не слышала.

– О! – Грэм улыбнулся, глядя на нее из-под ресниц. Улыбка нашкодившего мальчишки, уверенного в том, что ему все сойдет с рук. – Извините, доктор. Я очень, очень виноват.

Рита вздохнула. А что оставалось делать?

– Вам нравится раздражать людей, заставлять их сердиться и наблюдать за ними. В сущности, вы только этим и занимаетесь... Но я хотела сказать другое. Ваш сон о змее очень важен для анализа. Помните об этом и постарайтесь не приукрашивать его и не утаивать подробностей. Возможно, я не права, но мне кажется, что в некоторых случаях вы намеренно искажаете факты или уходите от ответа, чтобы я окончательно запуталась и вообще перестала отличать правду от лжи. Вернее, от вымысла, поскольку вы говорите неправду не оттого, что вы прирожденный враль, а оттого, что попросту не умеете выключать воображение.

– Не спорю. А почему вы придаете такое значение моим снам?

– Я придаю значение любым снам. А вашим в особенности.

– Почему?

– Вы ярко выраженный интроверт с развитой интуицией. Я бы даже назвала вас мистиком.

– Да? А кто это, по-вашему?

– Мистиками являются люди, наделенные яркими переживаниями процессов коллективного бессознательного. Мистический опыт заключается в непосредственном контакте с архетипами.

Сидя неестественно прямо, он смотрел на нее так пристально, что она с трудом преодолела желание отвернуться.

– На самом деле все просто. – По звучанию его голоса она догадалась, что он думает о том же, о чем и она. О позапрошлой ночи. – Чаша представляет собой сосуд, принимающий нечто или содержащий нечто в себе. Это символ женского начала в любой религиозно-философской системе. Кинжал, пронзающий, режущий и разделяющий, символизирует мужское начало. Друг без друга они мертвы – два бесполезных предмета, лишенные сакральной силы. Но вместе...

– Вижу, вы понимаете.

Он кивнул.

– Я же говорю, это просто. Копье и Грааль извечно принадлежат друг другу, их союз символизирует полноту, вечность до и после сотворения мира, его дремотное, безмятежное состояние. Очевидно, это состояние и есть то, к чему так страстно стремится человек. Вот почему он опять и опять спускается в пещеру к дракону, где сознание и бессознательное не противостоят друг другу, а составляют единое целое. Сверхсовершенство, абсолютный идеал.

Все правильно, но думать об этом, а тем более рассуждать сейчас было совершенно невозможно. О нет! Сейчас она могла только слушать, изредка вставляя вопрос или замечание, слушать все эти нескончаемые истории, которые он извлекал из сокровищницы своей памяти, удивляясь тому, какие изменения претерпевают события давно минувших лет, облекаясь в форму устного повествования. Значит, нужно заставить его говорить. Не давать оценок, не строить предположений, а просто рассказывать – тихо, монотонно...

– Вам довольно быстро удалось добиться успеха. Что это было? Везение или результат упорного труда?

– Быстро? – переспросил Грэм. – Я бы не сказал. Прежде чем мой первый сборник рассказов увидел свет, я без малого три года обивал пороги различных издательств. И повсюду слышал отказ. Кому-то не нравился слог, кому-то – композиция, словом, обычное дело. Но я не собирался мириться с таким положением вещей. В конце концов мне удалось выйти на одного из признанных классиков жанра, чьи книги издавались многомиллионными тиражами, а имя было известно далеко за пределами родной страны. Не было никакой гарантии, что он согласится разговаривать со мной. Он слыл человеком властным и эксцентричным, отнюдь не филантропом. Тем не менее я попросил его о встрече. Он отказал в довольно резкой форме. Я выждал какое-то время и обратился к нему вторично, из чистого хулиганства. И получил еще более грубый отказ. Тогда я раздобыл его электронный адрес и отправил ему три новеллы из сборника «День зимнего солнцестояния» и один большой рассказ. На следующий день пришел ответ. Мэтр приглашал меня к себе, в старинный, недавно отреставрированный особняк в одном из лондонских предместий.

– Сколько лет вам было в то время?

– Двадцать восемь.

– Чем вы зарабатывали на жизнь?

– Позировал для начинающих художников, давал уроки русского языка, смешивал коктейли в баре, снимался в рекламных роликах, между делом приторговывал легкими наркотиками...

– Понятно, – кивнула Маргарита.

Грэм чуть приподнял брови, будто сомневаясь в том, что такие вещи могут быть ей понятны, удивленно покачал головой и продолжил рассказ:

– Нашу беседу нельзя было назвать дружеской. Он вел себя как вздорный правитель какого-нибудь захудалого провинциального королевства, я – как брошенный к подножию трона бунтовщик. Он орал во все горло, я огрызался. Это было смешно... Наконец мэтр (с вашего позволения, я буду называть его так) схватил со стола мои распечатанные на принтере творения и в бешенстве потряс ими над моей головой: «У тебя есть чертов талант, но ты понятия не имеешь о том, о чем пишешь. Ты хочешь заставить людей бояться? А случалось тебе самому испытывать настоящий страх? Что ты знаешь о боли? Что ты знаешь о страхе? Ты, надушенный клоун, обвешенный цацками!»