Маша Трауб - Любовная аритмия

Когда позвонил отец и пригласил на свадьбу Наташи, Артем искренне удивился и спросил, кто такая Наташа.

– Твоя сестра, – вздохнул отец и тяжело закашлялся.

– Зачем? – спросил Артем.

– Что зачем? – не понял отец.

– Зачем я там нужен?

– Ты родственник. Родня. Так положено, – раздраженно ответил отец.

Артем приехал, купив по дороге огромную коробку со скатертью и салфетками. Впервые в жизни ему было наплевать, что дарить. Он так и сказал продавщице – «на ваш вкус», надеясь, что вкус продавщицы совпадет со вкусом брачующейся.

Наташа была удивительно похожа на мать, просто копия: такое же одутловатое лицо, такой же бессмысленный, застывший, дебиловатый взгляд. Артем опять поразился, насколько они с сестрой разные. Оба – похожие на матерей, ничего не взявшие от общего отца – ни малейшего внешнего сходства, ни одной роднившей их хотя бы условно черты.

– Это Стасик, – представила Наташа своего мужа. – Он работает в милиции.

– Очень приятно, а где именно? – уточнил для приличия Артем.

– В отделе дознания, – гордо ответила Наташа.

Потом она рассказала, как Стасик только что купил новую машину, и он может превышать скорость, и ему за это ничего не будет, что им дадут служебную квартиру и оплатят поездку в свадебное путешествие, а Стасик уже сделал ей загранпаспорт через знакомых. У Стасика такая замечательная работа, что даже проездной на метро ему выдают и премию на Новый год и по другим праздникам.

– То есть твой муж мент, который выбивает показания и считает, что ему все должны и у него все схвачено, – уточнил Артем. – Прекрасный выбор, поздравляю.

На него это было совсем непохоже – он никогда не срывался вот так, без причины. Да и вообще не срывался в, так сказать, обществе. Но этот Стасик просто вывел его из себя одним видом – напыщенный павлин, который уже почувствовал вседозволенность.

Наташа обиделась и пошла к матери.

– Я ведь могу вам устроить неприятности, – с вызовом, но не очень убедительно, дрожащим голосом, видимо, по молодости лет и неопытности, сказал Стасик.

– Только попробуй, – рявкнул на него Артем. – Я тебе и твоему начальству такую кампанию в прессе устрою, что тебя быстро сделают козлом отпущения и посадят как оборотня в погонах. А я уж найду, за что. Так что пугать меня не надо.

Потом он пожалел о своих словах. Стасик был из тех людей, кто обиды помнит годами и при удобном случае начинает если не мстить, то по мелочам пакостить и осложнять жизнь. Артем был уверен, что Стасик только и будет ждать удобного случая, чтобы «ответить».

Артем про себя так и называл Стасика – «оборотень». Он и с виду был такой – неискренний, неулыбчивый, с дежурными фразами.

– Подожди, – сказал Артем сестре, – он тебя еще и бить начнет. Будешь у него пристегнутая наручниками к батарее на кухне сидеть и спрашивать разрешение в магазин выйти и за каждую потраченную копейку отчитываться.

Впрочем, с подарком Наташе он угодил. Жуткие алые маки, раскиданные по скатерти и синтетические кружавчики на салфетках, которые выбрала продавщица, пришлись ей по душе.

С тех пор они созванивались с сестрой по большим праздникам. Звонила она. Как считал Артем, «чтобы было прилично, все, как у людей».

– Тебе Стасик привет передает, – всегда говорила сестра.

– Ага, и ему тоже, – хмыкнув, отвечал Артем.

Татьяна… Да, все дело было именно в ней. Именно из-за нее Артем захотел помириться с сестрой, чтобы не остаться одному, чтобы прошло ощущение, что у него никого, совершенно никого нет. Он захотел хотя бы по праздникам приезжать к «родственникам», обедать, слушать бред, который несет Стасик, и жевать жесткое, как подошва, мясо, приготовленное сестрой. Он хотел, чтобы с днем рождения его поздравляли не коллеги, у которых стоит напоминание в календаре компьютера – «не забудь поздравить», а родные, пусть формально, люди. Родственники, которых можешь ненавидеть, презирать, недолюбливать, игнорировать, но при этом знать, что они есть. И от этого становится легче.

Артем захотел стать лучше, чем о нем думала Наташа, чем думал о себе он сам. Из-за Татьяны. Благодаря ей. Ради нее. Она об этом даже не знала.

«Он замечал все, даже то, что я сама не видела. Родинки на ноге, шрам на коленке. Я так не умею – запоминать, рассматривать. Я только чувствовала, что он очень скучает по дочери, и то только потому, что все время спрашивал про Мусю – что она ест, доедаю ли я за ней кашу, что она говорит, какие игрушки любит. Он даже на улице всегда замечал маленьких детей и долго смотрел на них. Для меня это были просто дети, идущие с мамами по улице. Он их видел по-другому. Замечал, что ребенок недоволен, что вертится в коляске, что сидит без шарфа и шейка совсем голая, а на улице холодно.

Мы сидели с ним на лавочке в каком-то дворе, куда он меня привез показать карусель, точную копию той, на которой любил кататься в детстве. Рядом сидела молодая мама с грудным младенцем на одной руке и телефоном в другой. Их коляска вдруг соскочила с тормоза и покатилась. Артем вскочил с лавочки за секунду до этого, как будто почувствовал. Он подкатил ее к женщине, со знанием дела поставил на тормоз, та даже не успела ойкнуть. Я тогда еле сдержала слезы, хотя он не сделал ничего особенного.

Он держал меня за руку так, как будто не верил, что я нахожусь рядом. Как будто не верил, что я здесь, с ним. Он смотрел на меня так, как никто никогда не смотрел – сумасшедшими глазами, в которых, совершенно точно, я в этом уверена, была любовь. Он знал и чувствовал меня лучше, чем я сама себя. Читал мои мысли. Он звонил мне в тот момент, когда я хотела его услышать. Он откуда-то знал, что я хожу босиком по дому, что у меня распущены волосы, что я только что помыла посуду. Как будто он смотрел на меня сверху, наблюдал. Становилось даже страшно от того, насколько он все угадывал. Как будто за мной следила скрытая камера и внутри меня стояла такая же – он знал, что я делаю, в каком настроении, знал о каждом моем шаге и читал каждую мысль.

Я ходила больная от его взгляда, от ощущения, что я для него – открытая, выученная до строчки, до запятой книга. Во мне не было для него никакой загадки, никакой тайны. Он знал, что я скажу в следующий момент, как будто на моем лбу шла бегущая строка с субтитрами. И мне это безумно нравилось. Мне кажется, нравилось и ему. Я чувствовала, что он устал от недосказанности, от предугадывания, от словесной и эмоциональной игры. Что ему хотелось понятных эмоций, которые не нужно скрывать. Ему хотелось искренности, теплоты и тихого простого счастья. Мне правда так казалось.

Я ехала к нему, как больной за спасительным лекарством, чтобы увидеть, как он на меня смотрит. И назад ехала тоже больная – от того, что не знала, когда увижу его снова. Сколько человек может чувствовать себя счастливым? Минуту? Две? Один миг? Он дарил мне счастье, которое длилось часами. Мне казалось, что я его не заслуживаю. Что за эти ощущения, так же как за ложь и предательство, придется платить. От передозировки любви, счастья и адреналина тоже можно умереть – сердце не выдержит. Или сойти с ума от сознания того, что это нельзя продлить на всю жизнь. Я не хожу в церковь, не умею молиться. Каждый день прошу только одного – лишь бы у него все было хорошо. Лишь бы он был счастлив. Я готова на любую жертву, готова отдать все, что у меня есть, и достать то, чего нет. Для него. Мне не нужно ничего взамен. Нет, нужно – знать, что у него все хорошо, что он хоть на минуту обретет покой и спокойно уснет. То, что он мучается бессонницей, – я знаю, хоть он и не говорил. А я не сказала ему о том, что переношу на себя его хвори. Если у него болит горло, я дотрагиваюсь до него и мысленно прошу отдать болезнь мне, надеясь, что он перестанет заходиться лающим кашлем. Он не спит по ночам, и я не сплю, хотя пытаюсь устать, загрузив себя домашними делами – поздно вечером мою полы, раскладываю вещи, чищу ванну. Устаю, буквально падаю, но не засыпаю. Лежу и разговариваю с ним, умоляя его закрыть глаза, досчитать до ста и уснуть. Около четырех утра я проваливаюсь в темноту и засыпаю. Как раз в это время Муся начинает плакать в кроватке – хочет пить или теряет соску. У меня нет никаких сил встать. Я все слышу, но лежу, не в силах повернуться, и точно знаю – Артем наконец уснул».