Светлана Демидова - Игрушечное сердце

Покрывшись испариной от необъяснимого страха, Юсупов схватил со стола нож, которым Владимир Никитич, должно быть, давеча резал колбасу, поскольку огрызки и шкурки от нее валялись тут же, и резким движением вспорол кукле живот. На стол со стуком вывалилось нечто, что Виктор сначала принял за перстень с большим самоцветным камнем. Взяв вещичку в руки, он понял – это запонка. И не просто абы какая, а запонка его отца, которого он никогда в жизни не видел. Эти запонки были единственным, что от него осталось. Мать хранила их в шкатулке вместе с жемчужной брошкой, которая сейчас на кукле, и другими немногочисленными украшениями.

Юсупов крутил в руках запонку и не понимал ничего… Почему она в кукле? Почему на кукле парчовое платье, как у матери? Почему на ней еще и материнская брошка, и Маринины сережки? Почему она у алкоголика Козлова? И что все это означает? Ответить на вопросы мог, похоже, только сам алкоголик Козлов, и Виктор бросился к нему. Артур уже несколько привел его в чувство, но на вопрос: «Где Дана?» – тот упорно отвечал: «Наверно, дома», – я а адрес воспроизвести не мог. Юсупов сунул ему под нос полурастерзанную куклу и выкрикнул:

– Где взял?!

Владимир Никитич потряс головой и невнятно произнес:

– Дык… у Данки и взял… дома… Думал, может, кто купит… – Тут у него несколько прояснилось в глазах, и, уперев их в Юсупова, он попросил: – Купи, а… Вишь, какая блестящая…

– Да где Дана живет-то?! Скажешь, или я тебя… – не своим голосом выкрикнул уже окончательно вышедший из себя Артур, который на самом деле, похоже, абсолютно не знал, что сделает с Владимиром Никитичем, ибо опробованы были уже все средства, а тот по-прежнему почти не соображал.

– Брось… – выдавил из себя любимое слово Виктор, которое в данном случае обозначало именно «брось бренное тело Козлова на произвол судьбы», и добавил: – Пошли… Сами найдем…

Не желая ничего отвечать на недоуменные вопросы Артура, Юсупов быстрым шагом пошел вон из комнаты, а потом – из квартиры. Уже в машине он опять отмахнулся от продолжавшего задавать вопросы приятеля:

– Погоди, Турок… Тут нечто странное, но Дану мы наверняка найдем…

Совершенно спавший с лица Артур спрашивать прекратил, в изнеможении после отчаянной борьбы с Владимиром Никитичем откинулся на спинку сиденья юсуповской машины и даже прикрыл глаза.

Во дворе дома, где он провел детство, Юсупову опять стало не по себе. Никогда его сюда не тянуло, и сейчас он с удовольствием дал бы деру. Видеть свою мать он не хотел. И многое дал бы за то, чтобы оказаться сейчас как можно дальше от этого места, но… Но он обещал Турку свою помощь.

Рука Виктора, нажимающая на звонок квартиры, в которую его принесли из роддома и где он прожил четырнадцать лет, заметно дрожала. Он хотел как-то подготовить себя к тому, что скажет, когда увидит мать, но голова была на удивление пуста. Артур молча стоял рядом и тоже выглядел настолько плохо, что, как говорится, краше в гроб кладут.

Наконец послышался легкий лязг открываемого замка, и на пороге появилась женщина, в которой Виктор сразу признал свою мать, хотя за двадцать два года, что он ее не видел, она очень сильно изменилась. Из миловидной, чуть полноватой женщины Наталья Ильинична превратилась в настоящую старую ведьму, костлявую и страшную. Возможно, все старые ведьмы поначалу миловидны, но злоба и недовольство миром, которые они носят в себе, разъедают их изнутри, со временем морщат их кожу, истончая и обесцвечивая ее, заламывая в жуткие и сухие, грозящие треснуть складки. Эти складки, сборясь и набегая друг на друга, окружали тусклые блеклые глазки женщины и сизый узкий рот. И лишь нос, настоящий ведьминский нос с неизвестно откуда вдруг взявшейся приличной горбинкой, торчал из жеваного серого лица неожиданно блестящим птичьим клювом.

– Что вам угодно? – спросила ведьма, и в ее скрипучем голосе Виктор сразу уловил знакомые высокомерные материнские интонации. Стараясь не причинить вреда ее тощему сухому телу, он втолкнул ее в квартиру, зашел сам и за руку втащил за собой слегка упирающегося Турка.

– В чем дело?! – испуганно заверещала старуха. – Я вызову милицию!

– Не стоит… мать… – сказал Виктор и, не глядя, протянул руку к выключателю. Тот оказался на прежнем месте. В коридоре вспыхнул свет, и Наталья Ильинична как-то сразу поняла, что стоящий перед ней мужчина назвал ее матерью вовсе не потому, что молодые так иногда позволяют себе называть пожилых.

– Вика… ты… – прошептала она, поскольку давно позабыла, что сын запретил ей так себя называть. Четырнадцатилетний Виктор, каким она видела его последний раз, напрочь изгладился из ее памяти. В памяти жил только послушный малыш с темными кудрями и прижатой к животу шикарной немецкой куклой. Она старалась не думать, куда этот ребенок делся, и потому жила в полном согласии с собственной совестью.

– Я, – отозвался Юсупов и замолчал. Его со всех сторон окружили воспоминания, поскольку обстановка материнской квартиры почти не изменилась за эти годы. Даже обои в коридоре были все те же: желтые с коричневыми ромбами, внутри которых красовались букетики вычурных роз. Удивительно то, что эти воспоминания вовсе не были отвратительными. Пожалуй, даже как-то щемяще-приятными. Когда он был маленьким Викой, мать любила его. Он вдруг вспомнил ее ласковые заботливые прикосновения, нежный голос. Она ведь даже пела ему песенки на ночь. Что-то такое про утиную семью… потом про девушку Мариулу… а еще про чудака Кадеруселя, который купил домик без крыши… Он, Виктор, особенно любил про чудака, в домике которого хорошо жилось только вольным ласточкам. А потом все пошло прахом… Может быть, он и сам виноват, что все произошло между ними именно так. Наверное, не следовало настолько резко менять свой девичий имидж на дворовый… Но разве он мог знать, как надо и как не надо? Он был слишком мал… А она слишком непримирима… Он, конечно, был прав! А она?

Виктор смотрел на высохшую, страшно подурневшую мать, и на него великанской волной-цунами накатывала огромная вина перед ней. Наверное, он давно должен был ее простить. Все-таки именно ее воспитанию он многим обязан. Мать в детстве прочитала ему уйму книг и привила страсть к чтению. Вместе они обошли все музеи Северной столицы, изъездили парки и курортные зоны. Под ее руководством он стал любознательным, вдумчивым, настойчивым, в чем-то по-хорошему (как он считал) педантичным. Она привила ему хороший вкус, научила аккуратности. Обряжая, как девочку, мать умудрилась посеять в нем ростки настоящей мужской воли, заставляя подниматься с постели рано, делать обязательную зарядку и есть простую полезную пищу. Она никогда не потакала его желаниям, бессмысленно не баловала. Пока он не вырвался из-под ее крыла, у него всегда были обязанности по дому. А вот после того как вырвался, он уже ничего не делал не только для матери, но и для себя. Ни разу не вымыл за собой посуду, не убрался в комнате. Конечно, он старался реже бывать дома, почти не ел у матери, поскольку всегда подрабатывал разными способами лет с двенадцати. Но ей со своих денег никогда не купил даже шоколадки, никогда больше не поздравил не только ни с одним праздником, но даже и с днем рождения. Вычеркнул ее из своей жизни. Теперь Юсупов вдруг понял, что ее вина перед ним абсолютно несоизмерима с тем одиночеством, на которое он ее обрек. У нее ведь никого не было, кроме него. Она не умела дружить. Возможно, это ее порок. Но его она всегда хотела любить. Да, она пыталась сдать его ментам, но такого сына, как он, и надо было сдать.