Анна Берсенева - Игры сердца

– Да какой я зайчик? – хмыкнул Иван.

«Я из другой сказочки. Про Ивана-дурака», – злясь на себя, подумал он при этом.

Марину он встретил в коридоре – она вышла из комнаты, где сидели биологи. В руках у нее были расписные стаканчики.

Такие стаканчики привозились из экспедиций в качестве сувениров. Они получались после глубоководных погружений: каждый в меру своих способностей расписывал обыкновенные одноразовые стаканы из пористого пенополистирола, перед погружением эти стаканы подвешивались в сетках к корпусам «Миров», а когда аппараты всплывали, то стаканчики оказывались в несколько раз меньше, чем были до погружения, и роспись на них под давлением воды приобретала неожиданный и оригинальный вид. Иван всегда усмехался, сличая первоначальные рисунки с окончательными, и говорил, что искусство – это, видимо, и есть всего лишь сочетание человеческого дилетантизма с естественностью простых физических явлений.

– Вы из них кофе пьете, что ли? – спросил он, глядя на стаканчики в Марининых руках.

Еще и фраза не была договорена до конца, а его уже с души воротило от пошлости сказанного. Зачем он об этом спросил, о чем вообще спросил?… Все-таки один вид Марины действовал на него завораживающим образом, вернее, завораживающим образом заставлял его меняться.

«Может, она колдунья?» – с какой-то изумленной опаской подумал Иван.

– Не кофе, – ответила Марина. – Запылились что-то – сполоснуть несу. Здравствуй, Ванюша.

– Здравствуй, – запоздало кивнул он. И, еще секунду помедлив, сказал: – Надо что-то решать, Марина.

– С чем решать? – спросила она.

Взгляд ее в самом деле был безмятежен, это Мартинов правильно заметил. Она смотрела из-под прекрасной короны своих золотых волос невозмутимо и в невозмутимости этой даже загадочно.

«С квартирой», – хотел сказать Иван.

И – не смог сказать.

Марина улыбнулась.

– С чем решать, с чем? – повторила она.

Стаканчики в ее руках пестрели весело, задорно. Один из них Иван сам и расписывал еще во время экспедиции на «Титаник»; он только теперь его узнал. На стаканчике были изображены разноцветные рыбки. После извлечения из воды они сделались яркими, как будто их нарисовал ребенок.

«Черный квадрат», – без всякой связи с расписным стаканом подумал Иван.

Марина была – черный квадрат. Потому он и чувствовал, как меняется при взаимодействии с нею. Оказывается, у черного квадрата есть еще и такая вот особенность: он не только учит думать и быть свободным, как когда-то объясняла мама, но и напрочь может изменить человека.

Иван поймал себя на том, что ему хочется отпрянуть, отшатнуться от этой женщины, как, в самом деле, от бездонной дыры.

Но он не отшатнулся, конечно.

– У нас с тобой странная сложилась ситуация, – сказал Иван.

– Ваня, ты уж извини, но у меня ничего странного не сложилось. – Марина пожала плечами. – Я тебе законная жена. Человек ты хороший. Жить мне с тобой нравится. Тебе тоже на меня грех жаловаться: бабы кругом или бляди, или дуры, или только о себе думают. Жениться тебе по-любому было пора – сколько можно холостяковать? От этого характер портится. А поди-ка поищи такую, чтоб и любила, и заботилась, и насчет зарплаты претензий не предъявляла. Не найдешь ты такую, Ванюша. А я как раз такая. Так что жаловаться на меня грех, – повторила она. – А что вздурилось тебе… Ну, на то ты мужик. Все вы такие – скучно вам запряженными ходить. А я что сделаю?

«О ком это она говорит? – с каким-то даже недоумением подумал Иван. – Обо мне?»

Цельность этой женщины потрясала. Наверное, об эту ее бессмысленную цельность и разбилась на бессмысленные же фрагменты его жизнь.

Он понял, что если скажет ей сейчас хоть слово, если хоть минуту еще постоит, глядя в ее безмятежные глаза, то его просто стошнит. Глупо это с его стороны, бестолково, безвольно – плевать!

Одного он сейчас хотел: немедленно перестать ее видеть.

Иван повернулся и пошел по коридору прочь от своей жены. Все равно куда – подальше!

По городу он ехал буквально куда глаза глядят.

За рулем это было опасно. В какую-то минуту Иван эту опасность осознал и остановился возле летнего кафе, вышел из машины, сел за столик.

Как же он себя ненавидел в эту минуту! Какой же тряпкой себя чувствовал!

И как такое могло получиться, что его поступки, слова – вообще весь он как есть – со стороны воспринимались, оказывается, совершенно непонятным образом? И как мог в сознании Марины создаться такой вот его образ, не имеющий ничего общего с действительностью? Или все-таки имеющий?…

Думать, что между ним и тем мужчиной, которого представляла на его месте Марина, есть хоть малейшее сходство, думать, что ему в самом деле просто «вздурилось», потому что, как всякому мужику, скучно запряженным ходить, – думать так было невыносимо.

Правда, о том, что Марина видит его таким, переживать, может, и не стоило.

Иван вдруг вспомнил, как Таня однажды сказала ему:

– Да ведь давно известно: даже если ты излагаешь какую-то свою мысль предельно понятно и однозначно, все равно в любом замкнутом сообществе обязательно найдется человек, который поймет тебя ровно противоположным образом, чем ты предполагал. Это же закон герменевтики, Ванька, научный факт.

Она сказала это в тот вечер, когда Иван вернулся в Тавельцево после маминого дня рождения. Когда он впервые понял, что не может больше провести со своей женой ни единого дня, не говоря уже про ночи, хотя и не понимает, почему это вдруг стало так.

О причине его неожиданного возвращения Таня в тот вечер не спросила. Это было, впрочем, неудивительно: она была не из тех, кто задает ненужные вопросы. И вот интересно: почему в ней это не только не раздражало его, но вызывало уважение, а в Марине то же самое свойство раздражало его страшно? Необъяснимо!

Будь Таня дома, Иван и сейчас поехал бы к ней. Не посоветоваться, нет – Таня не давала непрошеных советов так же, как не задавала ненужных вопросов. Просто… Просто на него вдруг накатила такая жалкая, такая горькая слабость, что ему необходимо было почувствовать то, на чем всегда стояла его жизнь. Как твердое дно под водой ощутить.

Он не боялся глубокой воды и не боялся жизни. Но знать, что под водою нет твердого дна, было для него невыносимо.

Но Тани дома не было. Да и квартира в Ермолаевском перестала быть тем местом, куда можно было поехать, чтобы почувствовать твердь у себя под ногами.

«Поеду хоть к маме, – стесняясь этой своей неожиданной слабости, подумал Иван. – Кстати, и ночевать все равно негде, Мартинов-то вернулся уже».

Это последнее соображение снова напомнило ему о собственном безволии, которое и привело к такой вот бездомности. И всю дорогу до Краснопрудной Иван провел в отвратительном настроении и в таком же настроении поднялся в мамину мастерскую.