Ева Пунш - Крысоlove

Виктор пришел вчера сюда – к этой женщине – обвинять ее в трех убийствах, он был уверен, что так или иначе она замешана во все эти истории: Николай, Макс и Сергей, который, конечно, не умер, но некоторое время был при смерти, так что вполне это можно приравнивать к покушению на убийство.

Он быстро нашел ее улицу и дом, но почему-то не пошел сразу в квартиру, а остался во дворе, неизвестно чего поджидая, потом он увидел, как она вышла гулять с собакой.

Точнее, он сразу признал собаку – Андалузского Трактирного Крысолова, а женщину и вовсе не приметил. Она действительно была – никакая. Совсем.

Виктор следил за ней – и не понимал, не верил, что это она вызывала какие-то роковые страсти и спровоцировала череду смертей. Ничего рокового. Ничего необычного. Она была просто – никакая.

Еще через четверть часа после того, как она вернулась к себе в квартиру, он поднялся на последний этаж и позвонил в дверь.

А еще через четверть часа – он оказался в ее постели, где провел всю ночь и еще половину дня и выбраться откуда у него не было ни сил, ни желания.

– Ты знаешь – Лину?

– Да, я читал твои дневники.

– А кто тебе сказал, что Лина – это я? Стоп. Я сама догадаюсь. Это мог сделать только один человек. Потому что эти дневники я стала вести – только из-за него. Сергей?

– Да.

– А где он сейчас?

– Он в больнице, – сказал Виктор неожиданно жестко. – Мягкие волны, на которых они качались, – неожиданно заштормили его.

Он вспомнил, что должен подозревать эту женщину в убийстве. Он и подозревал.

Тетка, обычная такая тетка лет тридцати, в джинсах и безрукавке. Открыла ему дверь, не спросив – «кто там?», вообще ничего не спросив, впустила в квартиру, молча выслушала, как он отрапортовался:

«Здравствуйте! Меня Виктор зовут. Надо поговорить».

Она никак не представилась, молчаливым кивком пригласила его в кухню.

Он вошел – сел на табурет.

Как начинать разговор – было непонятно. Виктор ждал ее вопросов, настроен был отвечать на них агрессивно, цепляться к каждому сказанному ей слову. А она молчала. Смотрела на него равнодушно, не торопила.

– Может быть, чаю?

Это не она предложила – это Виктор сам попросил.

– Вы уверены? – она переспросила. Голос был мягкий, низкий и совершенно равнодушный, будто без интонаций.

Зажгла огонь на плите, поставила чайник. Чайник был медный, пузатый, со свистком. Виктор и не помнил – когда он последний раз видел чайники – на плите. Как правило, все его знакомые обходились электрическими.

Он решил молчать и ждать, когда будет готов чай и когда она сама наконец-то созреет спросить – о цели его визита.

Чайник засвистел, она выключила газ, достала с полки стеклянный френч-пресс, ошпарила его, засыпала две ложки крупного чайного листа, обернулась к Виктору:

– Сахар, лимон, мята, черная смородина?

– И то и другое,– Виктор почему-то развеселился. Ему вдруг показалось удивительно уютной эта кухня и эта женщина, будто он пришел в гости к старинной знакомой, и сейчас они будут пить чай и сплетничать. Ну или просто болтать.

Она добавила во френч-пресс каких-то сухих листьев, толстый ломтик лимона, сахар, залила кипятком.

На круглом столе вдруг оказались розетки с различными вареньями, большое блюдо с крохотными слойками. Слойки были еще теплые, присыпанные сахарной пудрой.

Будто она ждала его. Чай пили из тонких стеклянных стаканов, в подстаканниках. Аромат этого чая был упоителен.

– Может быть, коньяку? – это уже она спросила.

– Нет, спасибо.

– Хорошо, тогда кедровки. Она поставила на стол маленький графинчик с темно-коричневой непрозрачной жидкостью.

И два широких бокала.

Прежде чем сделать глоток, он долго крутил бокал в руке, принюхивался к темной ароматной жидкости, пахло таежным лесом, зрелыми орехами, чуть кофейной горечью и немного дождем. Виктор посмотрел бокал на просвет – потом посмотрел на женщину, сквозь стекло бокала.

Обыкновенная, самая обыкновенная. Никакая.

Вылил каплю настойки в чай, сделал глоток, и все, пропал.

То есть, вот сейчас утром – он пытался восстановить ход событий. От этого глотка чая – до постели. И не мог. Нет, не напился. Кроме одного глотка крепкого чая, сдобренного крепким алкоголем – он и не успел.

Только утром он вспомнил – зачем пришел к этой женщине, о которой он так ничего и не узнал, даже настоящего имени.

– В больнице?! – переспросила она.– В какой больнице?!

– Сейчас уже в городе,– сказал Виктор.– До этого в областной валялся, пока перевезти не разрешали.

Она встала с постели – и как-то сразу оказалась одетой и немного чужой.

– Поехали!

В качестве эпиграфа:

Марина Цветаева. Крысолов

До больницы в такси ехали молча, она не проронила ни слова, не охала, не выпытывала подробностей, удовлетворившись его словами про автомобильную аварию.

У Сергея они застали и майора Коломейчука. Майор пришел сообщить, что дело закрыто, бубнил что-то невнятное, насколько Виктор понял – все решили списать на Макса. «Мертвые сраму не имут» – Максиму уже все равно, а милиции так и проще.

Нашлись даже какие-то свидетели, подтвердившие, что видели у него прежде пистолет, правда, вот марку его никто точно назвать не мог. Выдавив эту информацию, Коломейчук пообещал Сергею мелкие неприятности в связи с тем, что автомобиль, попавший в аварию, все же принадлежал ему, хоть за рулем и находился другой человек, после чего пожелал скорейшего выздоровления и откланялся.

Сергей им рад не был. Он будто почувствовал, что Виктор и Ася не просто приехали вместе – навестить его, а что они вообще теперь – вместе.

Поглядывал на них искоса – и будто даже принюхивался.

Перед тем как начать разговор Виктор вдруг с ужасом вспомнил, что сообщил ей только о Сергее, но про Николая и Макса ей необходимо было рассказать.

«А вдруг она заплачет?» – и непонятно было, что его больше тревожит – ее горе или собственная ревность к ее покойникам.

Нет, она не заплакала. Выслушала Сергея молча, взяла у него из рук сигарету, сделала пару коротких быстрых затяжек – вернула.

– Вот так-то, девочка! Все твои бывшие того, фьюить! Оставили тебя.

Она передернула плечами. Тихо, но твердо сказала:

– Сереж, не надо так.

Вынула из сумки три апельсина, положила на тумбочку. Дома Виктор и не заметил, когда она успела их прихватить. Любая еда из ее рук появлялась совершенно неожиданно и безо всяких хлопот.