Наташа Апрелева - Посторонним В.

Жутко стремалась увидеть Кису, потому что было не совсем ясно, как с ним разговаривать, и вообще. Киса и не пришел, прислал вместо себя другого человека, некоего ИванИваныча, он так и представился: «Я – Иван Иванович, вместо Кисы».

Высоченный, выше человеческого роста, очень темные глаза, на пальце – не печать – но печатка, удивительно, блестят какие-то камни, бриллианты? Ни фига не разбираюсь. Разговаривал с Ульяной, все дела, «Эрвиназа» завтра будет в Москве, ИванИваныч должен за ней лететь, там непростой перевоз – в сумке-холодильнике. Ульяна вежливо представила меня:

– Знакомьтесь, это Верочка, помогает нам с листовками, вот посмотрите, кстати, что мы планируем…

– Ага, – проговорил ИванИваныч, – ага, здорово, Вера, у вас шнурок развязался… и грязь какая-то на лице.

Да! Прямо так и сказал, грязь какая-то на лице. Метнулась рукой за зеркалом, ну размазался слегка глаз, ничего страшного, шепеляво прошептала ему:

– Это вы меня своим перстнем ослепили… До слез. Даже тушь потекла.

ИванИваныч стал громко смеяться и по-хозяйски налил мне Ульяниного чаю, с травами.

Я чисто для поддержания беседы спросила насчет маньяков. Дейл Карнеги всегда учит, что с людьми надо говорить на интересующие их темы. С милиционером ИванИванычем – о маньяках. Но милиционер ИванИваныч всполошился и без паузы ответил:

– Нету сейчас маньяков. Нету, и все.

– Ну хоть какие-нибудь, маленькие? – препиралась я, потому что как-то тупо было сказать: «А, ну ладно», – хоть и надо, наверное.

– Я маньяков обычно нутром чую, – похвастался ИванИваныч.

– Ах, нутром, – сказала я.

ИванИваныч занервничал, про маньяков говорить более не хотел, зато неожиданно переспросил, как меня зовут. Странно, я точно помню, что Ульяна указывала на меня и отчетливо произносила: «Вера!»

Вышли из Церквы вместе, ИванИваныч в конце каждой фразы называл меня тихо по имени, вот так:

– А сегодня неплохой вечерок, Вера!

– Я припарковался напротив киоска, Вера!

– Какого вы маленького роста, Вера!

– Примерно метр сорок, Вера?

– Ровно метр, – раздраженно ответила я, – ровно метр, как в палате мер и весов.

Прямым ходом пошла в «Баскин Робинс», где и подслушала по душевной привычке:

Одна зрелая дама – другой, поедая морожженое розовыми ложечками:

– Ну… мы туда придем, так тихонечко посидим на краешке скамейки… Ведь больницы, они для того и есть. А потом быстренько убежим!

О чем они, думаю?

23.35

А вообще, доктор, я очень расстроена телефонным Работницыным звонком. Простите, Анниным.

Сама я, конечно, виновата, не надо было вчера ночью тайно отправлять от Олафовского имени ей подлую смс-ку с советом лучше поступить на курсы бульдозеристов и комбайнеров. [21]Английский язык, мол, ни в чем не виноват перед ней. Не надо бы его учить, да.

А так все мирно было. Сидим с мужем на диване. Внимаем новостям по ТВ. Все разговаривают, ясное дело, о ненавистном слове из шести букв, первая «К», последняя «С». А я одним глазом-то внимаю, а другим – изучаю газету. Какую-то местную, с программой. Раздел объявлений меня порадовал, а конкретно следующее: «Ветеринарный врач (внимание!) с большим ОР предлагает свои услуги…» – далее по тексту.

Мужу зачитала. Вот здорово, говорю. И ветеринарный. И врач. И ОР, опять же, большой…

И тут Работница. Простите, скорее Анна. (Мой любимый формат: ничто не предвещало беды.)

Она звонила и высказалась в смысле, что нету моих таких прав шариться в Олафовском телефоне и говорить от Олафовского имени и оспаривать ее законное право изучать европейские языки. И всякие другие вещи, очень неприятные. Что я настоящая сука, дрянная мать и от меня Олафу одни неприятности, она это говорила всегда, а вот от нее – приятности. Олаф от меня устал, а с ней отдыхает. Олаф был одинок со мной, но теперь она ему протянула пухлую ручонку, и они закружились в волшебном танце любви. Какие еще старые, старые песни. Зачем-то я их слушаю, как намагниченная, настоящая идиотка, во рту вкус полусладкого шампанского и прошлогодней рвоты.

А потом сижу, сама себе улыбаюсь и мотаю головой, по китайско-болванчиковски, как бы все хорошо, все хорошо, все прошло.

А ничего не прошло, и слезы начинают капать прямо на стол, колени, книжку или вот на клавиатуру, в зависимости от того, где я сначала сижу и улыбаюсь, а потом реву.

А с Олафом говорить бесполезно, он утверждает, что я по-детски поддаюсь дешевым провокациям, а сам думает наверняка: «Ты это заслужила! заслужила! заслужила! заслужила!»

Насчет того, что только забвение – и месть, и прощение. Он не дает мне забыть. И не позволяет забывать себе.

Подумала, что у меня один выход – с наслаждением все бросить.

00.00

Бред какой-то, только что звонил ИванИваныч, кратко объяснил, что спросил мой телефон у Ульяны и что просит прощения за глупую шутку про мой рост: «Сам не знаю, что на меня нашло…» Сказала, о чем речь, ИванИваныч, обращайтесь, когда придет в голову пошутить еще.

Приятно, конечно, повоображать, что Иван-Иваныч сражен моей офигительной красой. Но что-то не получается.

Купила дочери журнал Elle girl, и там порадовалась письму одной из читательниц:

«В принципе, я не отличаюсь от всех своих сверстниц. Но все говорят, что я особенная. Например, что у меня симпатичное лицо, спортивная фигура. Я пишу великолепные стихи и иногда просто сияю. Но мне кажется, все эти слова – просто лесть или зависть. Может, у меня заниженная самооценка?»

Какого черта, подумала я, у меня НЕ заниженная самооценка?

00.20

Вышел Олаф, выразил неудовольствие от:

1) позднего звонка от неизвестного;

2) необходимости завтра просыпаться вообще. Далее затребовал чаю с бутербродом, мне было

лень заваривать чай и кромсать крошащийся хлеб, принесла ему в спальню сок с круассаном как альтернативу, но Олаф так всполошился, будто я ему предложила крови только что зарезанной свиньи.

Пришлось возиться с чаем, а бутерброды падали известным образом.

Пошла загрузила в машинку белье, обнаружила, что нет стирального порошка. В прошлый раз говорю Ше: нет ни грамма порошка дома. «А как насчет марочек с кислотой?» – спрашивает.

Ше сегодня звонил, ворчливо жаловался на несправедливость начальства, загруженность работой, на старшую одиннадцатиклассницу Евгению, которая его ни во что не ставит и позорит перед педагогами, уточнила насчет «позорит», ответил, что ребенок с юмором приписал в школьном дневнике между словами «подпись» и «родителей» – определение «безответственных». Рассмеялась. Ше разобиделся, выразил недоумение, с чего это я так развеселилась, как дурак на поминках, сухо попрощался.

00.30

А что же мне не повеселиться-то.