Даниэла Стил - Что было, что будет...

– Помечу себе в календаре. Давай назначим наш поход по магазинам на сентябрь, когда поступят в продажу осенние коллекции. Может, черный бархат? Что скажешь?

– Скажу, что ты самая потрясающая женщина на свете! И в черном бархате и без… – В глазах Олимпии заблестели слезы. – Мне повезло, что жизнь нас свела.

– Да будет тебе! И не загружай себя этими проблемами. Все будет хорошо! Гарри перекипит. Он ведет себя глупо, раздувает из мухи слона. – «Как и все остальные», – подумала Олимпия. – На один вечер может и поступиться своими принципами, повеселиться от души, вкусно поужинать – вместо того, чтобы закатывать тебе сцены.

Попрощавшись со свекровью, Олимпия почувствовала, что настроение ее улучшилось. Она даже похвалила себя за правильное решение пригласить на бал и Фриду. А что – это же выход из трудного положения… И Фриде радость, и ее влияние на Веронику может возыметь действие. Да и Гарри любит мать и считается с нею.

Прошло несколько минут, и в кабинет вошла еще одна из партнеров фирмы, Маргарет Вашингтон. И сразу заметила, что Олимпия чем-то озабочена.

– Похоже, этот день тебя доконал, – констатировала Маргарет.

У нее самой выдался трудный день, она корпела над апелляцией по коллективному иску, который фирма готовила против сети предприятий, сбрасывавших в реку токсичные отходы, но первые слушания проиграла. Маргарет по праву считалась одним из лучших адвокатов в их компании. Училась в престижнейших университетах – в Гарварде, потом на юридическом факультете в Йеле. Но она была темнокожей, и Олимпия не спешила делиться с ней своими проблемами – вдруг ненароком заденешь ее чувства или невольно обидишь. Она походила вокруг да около, но потом все же не удержалась и рассказала все.

Реакция Маргарет была точно такой же, как у свекрови:

– Господи боже ты мой! Мы губим природу химикатами, торгуем табаком и выпивкой, половина нашей молодежи сидит на наркотиках, которые можно достать на каждом углу, не говоря уже об оружии… У нас один из самых высоких в мире процентов самоубийств в возрасте до двадцати пяти, и мы при каждом удобном случае влезаем в военные действия там, где нас никто не просит и не ждет. Фонд социального страхования практически обанкротился, государство увязло в долгах, политики в подавляющем большинстве продажные, система образования трещит по швам… А от тебя твоя дочь и муж требуют, чтобы ты испытывала угрызения совести из-за какого-то игрушечного бала для белых? Ничего не понимаю! К твоему сведению: в гарлемском клубе, куда ходит играть в лото моя матушка, нет ни одной белой женщины. Но она почему-то не испытывает по этому поводу ни малейших угрызений совести. Гарри бы еще в пикет какой-нибудь записался! Это же не марш неонацистской молодежи, а бал молоденьких глупышек в нарядных белых платьицах. Знаешь что? Я бы на твоем месте обязательно заставила ее пойти, раз она, дурочка, сама не понимает. И совесть бы меня не мучила. Скажи своим, пусть угомонятся. Я вот, например, в студенческие годы в каких только акциях протеста не участвовала, однако же ваши Аркады меня нисколько не задевают.

– Мне и свекровь так говорит. А Гарри считает, это проявление неуважения ко всем его родным, погибшим в Холокосте. Я начинаю чувствовать себя подругой Гитлера Евой Браун.

– Ну, хорошо, хоть свекровь рассуждает здраво. А что она еще сказала? – с интересом спросила Маргарет.

Маргарет была красивая женщина, несколькими годами моложе Олимпии. В юности она даже подрабатывала фотомоделью, снималась для журналов «Харперз Базар» и «Вог» – чтобы было чем платить за учебу.

– Спросила, как я отнесусь, если она купит себе платье из черного бархата, и когда мы с ней сможем пройтись по магазинам.

– Вот именно! Такая же реакция, как у меня. Пошли их всех подальше, Олли! Пусть твоя революционерка умерит свой пыл, и мужу тоже пора образумиться. Правозащитники против этого бала не выступают? Ну так и ему нечего возмущаться. А твой бывший – просто козел!

– Это точно. Он бы предпочел отказаться от дочери, чем смириться с тем, что дочь отказывается выехать в свет. Я просто хочу, чтобы они получили удовольствие – как я в свое время. Никакого политического подтекста тут нет – и никогда не было. Мой первый бал пришелся на семидесятые годы. В шестидесятые, по-моему, они популярностью не пользовались, а в сороковые и пятидесятые на них еще женихов ловили, так что, можно сказать, тогда это была жизненная необходимость. Теперь об этом, конечно, речи не идет, девчонки просто наряжаются, форсят и флиртуют с кавалерами. Один-единственный вечер как дань традиции ради фотографий в семейный альбом. Никаких поруганных ценностей!

– Говорю же тебе, у нас в Гарварде было полно девчонок, которые выезжали на балы и в Нью-Йорке, и в Бостоне. Но лично мне было на это глубоко наплевать, меня это нисколько не трогало. Один раз подруга даже с собой приглашала, но у меня как раз фотосессия тогда была для одного модного журнала. Так что еще неизвестно, кто кому тогда завидовал!

– Слушай, Мэг! Так поедем с нами! – с воодушевлением предложила Олимпия.

– Ты серьезно? А что? Я бы с удовольствием полюбовалась на всех этих красоток и на снобов – их родителей.

У Олимпии даже в мыслях не было, что появление на Аркадах темнокожей Маргарет может кому-то показаться неуместным. Пусть ее предложение и было продиктовано порывом, но порыв этот был вполне искренним.

Итак, она уже пригласила на англосаксонский бал еврейку и афроамериканку, да и сама она, к слову сказать, тоже уже не была христианкой. Если же оргкомитету по какой-то причине это не понравится – это не ее проблема.

– Хорошо бы Гарри в конце концов одумался, – со вздохом произнесла Олимпия. Она совершенно не выносила ссор с мужем. После малейших размолвок с Гарри у нее все валилось из рук.

– Если нет – ему же хуже, много потеряет. Сам себя накажет. Дай ему время спуститься с небес на землю. Еще образумится, когда узнает, что мать с тобой солидарна и тоже считает, что обеим девочкам надо принять приглашение.

– Да, – вздохнула Олимпия. – Дело за небольшим – уговорить Веронику. В противном случае пускай они с Гарри на пару пикетируют бал. С транспарантами против любительниц мехов и в защиту животных, бездомных, безработных и представителей небелой расы.

Обе посмеялись, а спустя полчаса Олимпия уехала домой.

Вечером обстановка в доме царила напряженная. За ужином никто не проронил ни слова, но по крайней мере хотя бы все поели. Когда ложились спать, Гарри уже немного смягчился. Ни с ним, ни с Вероникой Олимпия о бале не говорила. Эта тема в доме вообще больше не обсуждалась, пока через три дня Вероника не получила письмо от отца, приведшее ее в бешенство.